Эдвард Уолдо - Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы

– Ты полагаешь, я не смогу поверить во все, что увижу?

– Думаю, да. Понимаешь, церебростиль действительно покажет нам реакции Чарли Джонса на истину. Но твои собственные наблюдения дадут нам возможность увидеть реакцию Чарли Джонса на то, что он сочтет истиной , а это разные вещи.

– Но зачем вам это нужно?

Сиес пожал плечами.

– Мы определяем собственный азимут, – сказал он. – Выверяем курс.

И, не дав Чарли оценить сказанное и задать следующий вопрос, Сиес поспешил подвести итог.

– Мы не маги и не волшебники, – сказал он. – И не удивляйся, когда ты поймешь, что мы также не являемся культурой изощренных и разнообразных технологий. Конечно, мы многое можем. Но все, что мы делаем, мы делаем с помощью двух устройств, которые, как сообщил мне Филос, тебе были неизвестны. Это – А-поле и церебростиль. С их помощью мы решили две главные проблемы – проблему энергии, которой у нас теперь более чем достаточно, и проблему образования, на которое мы больше не тратим ни время, ни людские ресурсы. И это освобождает нас для другого.

– Но для чего? – спросил Чарли.

Сиес улыбнулся.

– Ты увидишь…

– Мам! – говорит Карен.

Джанетт купает свою трехлетнюю дочь в ванне.

– Что, солнышко?

– А я правда появилась из твоего животика?

– Да, солнышко!

– А вот и нет!

– Кто тебе сказал?

– Дейви говорит, это он появился из твоего животика.

Джанетт смеется.

– Да, это правда! – говорит она. – А ну-ка закрой глазки, а то мыло попадет.

– Но если Дейви появился из твоего животика, почему я не появилась из папиного?

Джанетт кусает губы, изо всех сил стараясь не рассмеяться. Она всегда так делает и, как правило, ей удается сдержаться, если только первыми не начинают смеяться дети.

– Почему, мам?

– Детки появляются только у мам, солнышко.

– А у пап никогда?

– Никогда.

Джанетт взбивает пену и смывает, взбивает и смывает – пока Карен, отмытая и розовощекая, не открывает свои голубые глаза.

– Я хочу пускать пузыри, – говорит она.

– Но, солнышко, я только что промыла твои волосы.

Умоляющий взгляд – не разрешишь, я заплачу, – заставляет Джанетт смилостивиться. Она улыбается и говорит:

– Хорошо, но только недолго. И не разрешай пузырям садиться на голову.

– Ладно!

Карен радостно смотрит, как Джанетт выливает в ванну порцию шампуня и включает горячую воду, которая тут же начинает интенсивно пениться. Джанетт стоит рядом – чтобы, с одной стороны, защитить волосы Карен от пены, а с другой – потому что она и сама наслаждается процессом.

– Так что ж, – говорит Карен, – тогда папы нам не нужны.

– Ну как не нужны! – не соглашается Джанетт. – А кто будет ходить на работу, приносить леденцы, газонокосилки и все остальное?

– Я не про то. Я имею в виду детей. У пап не бывает детей.

– Ты не права, солнышко. Они нам здорово помогают.

– Но как, мам?

– Уже очень много пены, солнышко. И вода слишком горячая.

Джанетт перекрывает воду.

– Так как, мам?

– Видишь ли, солнышко, тебе это пока трудно понять, но дело в том, что папочка любит мамочку. Любит по-особому. И когда он это делает, то у нее и получается ребеночек.

Пока Джанетт это говорит, Карен находит небольшой обмылок и пытается вставить себе туда, куда мыло вставлять не стоит. Джанетт тянется к ней, хватает за ручку и шлепает.

– Карен! – говорит она строго. – Нельзя там трогать! Это нехорошо!

– Ну что ж, ты начинаешь в этом разбираться, – сказал Филос.

Он встретил Чарли у основания невидимого лифта, появившись внезапно – словно случайно проходил мимо. Его глаза светились от некоего тайного внутреннего удовольствия. А может быть, это было не удовольствие, а удовлетворенность собственной осведомленностью. А может, и печаль.

– Просто ужасно, как Сиес отвечает на мои вопросы, – сказал Чарли. – Всегда остается ощущение, что он что-то скрывает.

Филос рассмеялся. Чарли уже успел заметить, что у него очень приятный смех.

– Мне кажется, – сказал ледомец, – что ты уже готов для главного блюда в нашем меню. Первый детский центр – вот как оно называется.

Чарли посмотрел на здание Первого медицинского, потом – Первого научного.

– А это что, не главные?

– Нет, – отозвался Филос. – Они – лишь оболочка, рамка, техническое обеспечение. Значимость их не так уж и велика. Первый детский – это суть нашей сути, самое замечательное, самое большое, что у нас есть.

Чарли окинул взглядом громаду здания, висящего над ним, и вопросительно посмотрел на Филоса.

– Должно быть, это достаточно далеко, верно?

– Почему ты так решил?

– Ну, если он больше, чем эти здания, а его не видно, значит, он далеко за горизонтом, так?

– Ты увидишь его и отсюда, – улыбнулся Филос. – Вот он.

И ледомец показал на небольшой коттедж, спрятавшийся в складках холма, покрытых безупречно ухоженным газоном; по его невысоким белым стенам вился огненно-красный плющ, на окнах стояли ящики с цветами, а на углу белая стена уступала место внушительной конструкции из больших валунов, оказавшейся трубой, из которой изящно струился голубой дымок.

– Не возражаешь, если мы чуть пройдемся? – спросил Филос.

Чарли вдохнул свежий теплый воздух, ощутил, как упруго прогибается под его подошвами трава, и ответил:

– Конечно не возражаю.

И они отправились к коттеджу, но не прямиком, а петляя, по склонам покатых холмов.

– И что там? – спросил Чарли.

– Увидишь, – ответил Филос, похоже, томимый радостным ожиданием.

– У тебя были дети? – спросил он.

– Нет, – ответил Чарли, немедленно подумав о Лоре.

– А если бы были, ты бы их любил?

– Думаю, любил бы, – отозвался Чарли.

– И почему? – спросил Филос, после чего остановился, взял Чарли за руку и, развернув его к себе, серьезно посмотрел в глаза.

– Не торопись отвечать, – сказал он. – Подумай.

Озадаченный, Чарли не смог найти в качестве ответа ничего, кроме:

– …хорошо.

Филос кивнул, и они пошли дальше. По мере приближения к коттеджу Филос проявлял все большее нетерпение, и Чарли даже показалось, что от него исходит некая энергия… Чарли вспомнил виденный когда-то давно документальный фильм, фильм о путешествии. Камера была установлена на самолете, который летел на небольшой высоте над полями и домами, дорогами и рощами, и земля быстро уносилась прочь, но ничего не происходило; и ничто не предвещало, что должно произойти нечто значительное, и, казалось, что скучный ландшафт будет вечно, с назойливой монотонностью, лететь куда-то назад, в прошлое – если бы не музыка. Музыка, полная напряженного ожидания, готовила зрителя к последнему взрыву цвета и форм, и сама взорвалась мощным tutti всех инструментов, когда самолет вдруг вылетел в безмерное пространство Большого Каньона, в лоне которого теснилась река Колорадо.