Евгений Лукин - Раздолбаи. (Работа по специальности)

Оба выпили. Василий протянул гостье пурпурную капсулу, но та с интересом разглядывала только что осушенный колпачок.

– Что это? – спросила она, кивнув на графинчик, но, видимо, уже имея в виду сам напиток.

– Да это-то просто… – Василий махнул рукой. – На литр водки – один чёрненький тюбик и половину красненького. А вы так разве не смешиваете?

– Смешиваю… Просто в другой пропорции… – Лика поставила колпачок на стол, и лицо её снова омрачилось.

Кажется, пора было завязывать с любезностями и переходить к делу.

– Так что случилось-то, Лика?.. Или там случится, вы говорите…

– Я пришла посоветоваться… – сказала она. – Насчёт Ромы.

Василий кивнул. Именно этого он и ожидал.

– Вы – старше, опытнее, – надломленным голосом продолжала Лика. – Я знаю, вы ещё дома пытались как-то воздействовать на него, направить…

– Н-ну… в какой-то степени… – осторожно согласился Василий.

– Я в отчаянии, – сказала Лика. – Это совершенно неуправляемый человек. Вы даже представить себе не можете, сколько я вынесла за последние дни… Я знаю, с талантливыми людьми жить сложно, но не настолько же! Все мои слова для него – пустой звук. Он отбился от рук окончательно… Мне неловко в этом признаваться, но, когда я расплачивалась с Машей за обувь, не хватило трёх тюбиков… Мне пришлось сломать камушек самой… Как будто в доме нет мужчины!

– Ну, это уже совсем никуда не годится… – мрачнея, проговорил Василий и вновь наполнил колпачки. Возложить обязанность виночерпия на Телескопа так и не удалось – он и графин-то соглашался тащить только в закупоренном виде. Спиртного лупоглазые на дух не переносили.

– А как начинал! Как начинал!.. – с тоской говорила Лика. – Все ведь были просто потрясены… И я, кстати, тоже… Ну как же! Талант! Гений!.. И что теперь с этим гением стало? Раньше только и слышалось: Рома, Ромка… А теперь все говорят: Вася…

– Да ладно тебе… – смущённо пробормотал Василий, как-то незаметно для самого себя переходя на «ты».

Нервно чокнулись. Лика залпом опрокинула свой колпачок, судорожно вздохнула, разрумянилась.

– Боже мой… – сказала она, горько смеясь. – Ну вот что нам с ним, с дураком, делать?

– Да пацан ещё… Может, образумится… – без особой надежды в голосе проговорил Василий.

Лика молчала. Болезненная складочка обозначилась между бровями.

– По дому опять же затосковал… – добавил Василий. – Бывает… Я сам вон поначалу… Хотя… Странно! Мне казалось, он вроде в последние дни повеселел как-то…

– Повеселел? – Серые глаза Лики гневно сверкнули. – А почему – знаешь?

– Н-нет… А почему?

Лика раздула изящные ноздри и отважно наполнила колпачки.

– Представляешь?.. Приходит позавчера и хвастается. Перемкнул накрест какие-то световоды в незаселёнке…

– Зачем? – поражённо спросил Василий.

– А так! От скуки! И посыпались из надзорок одни алые тюбики… Я ему говорю: «Рома! Не надо так больше делать. Это же самое настоящее вредительство! Не дай бог, узнают, чьи это шутки, нам же обоим бойкот объявят…» Надулся. Ничего не ответил. А на следующий день посыпались одни лиловые…

– Ах, паразит!.. – изумлённо выдохнул Василий. – Так это, значит, его работа?

– Весь день где-то мотался, заявился только под вечер, – слегка уже задыхаясь, продолжала Лика. – Я говорю: «Всё, дорогой! Кончилось моё терпенье. Выбирай: или я, или эти твои проказы…» И вот с тех пор его ещё не видела… Где бродит?..

– Да с Пузырьком он, в «конуре»… – чувствуя себя крайне неловко, сказал Василий. – Змеевик соображают…

– Кто? Он?

– Ну, не он, конечно, – поправился Василий. – Пузырёк соображает, а Ромка – так, посмотреть пошёл…

Перерубленный Телескопом световод вовсю уже сращивал концы. Свет убывал. Вновь наплывал, колыхаясь, цветной лирический полумрак.

– Слушай… А может, он просто хулиган? – безнадёжно спросила Лика.

– А то кто же! – Василий недобро усмехнулся, помолчал, потом кашлянул осторожно. – Ну, так мне – что? Потолковать с ним или как?

– Да нет, наверное… – чуть помедлив, печально отвечала она. – Я ведь к тебе, оказывается, просто выговориться шла…

Встала, огляделась напоследок – и вдруг поникла.

– Хорошо у тебя… Пойду…

В мужественном сердце Василия какая-то мышца сократилась щемяще. Вскочил, подошёл к Лике; пытаясь заглянуть в глаза, схватил за плечи.

– Ну, Лик… Уладится, ну… Что ты?..

Она всхлипнула и уткнулась лицом в его широкую грудь.

Так они стояли довольно долго, пока не поняли, что этак чувству взаимопонимания недолго и перерасти в несколько иное, куда более сильное чувство. Оба уже готовы были смущённо отстраниться, как вдруг рядом истерически зачирикал Телескоп:

– Ок! Ок!

– Ты что, сдурел? – рявкнул Василий, оборачиваясь. – Черти тебя надирают! Вот же он, скок…

Василий осёкся. По искристому покрытию танцевали цветные блики, но смутного светового овала нигде не было. Скок исчез. Да, но… Как же теперь наружу-то выбраться?..

Несколько секунд Василий и Лика испуганно озирались. Телескоп, в ужасе вздыбив ухоженную шёрстку, дрожал всем тельцем.

– Он… – хрипловато выговорила Лика. – Опять что-нибудь перемкнул…

– Кто? Ромка?..

Лика не услышала.

– Да пошёл ты к чёрту! – бешено выкрикнула она, запрокинув искажённое лицо к мерцающей вверху радужной паутине. – Со своим талантом! Со своим… – Стремительно повернулась к Василию и, всхлипнув, обвила руками его могучую шею.

…И дальше Василию как-то стало всё равно: выберутся они потом наружу или не выберутся.

Пожалуй, Никита Кляпов был единственным человеком, не затронутым паникой, когда исчезли скоки. Исчезновения этого он просто не заметил, поскольку, связавшись с совершенно безнадёжной глыбой, провозился с ней до наступления ночи. Обколов её со всех сторон и так и не подобрав ключика, Никита рассвирепел. Дело в том, что с момента прекращения голодовки ему постоянно хотелось есть. Причём зверски. Сам процесс ломки уже не доставлял Кляпову таких мучений, как прежде, – напротив, он вызывал в нём теперь чувство извращённого циничного удовлетворения.

«Да, крыса!.. – в такт ударам мыслил Никита, как бы нанося их в исступлении самому себе. – Хотели крысу?.. Получите крысу!.. Завершённость?.. Соразмерность?.. Вот вам завершённость!.. Вот вам соразмерность!.. В мелкие дребезги…»

До мелких дребезг, впрочем, было ещё далековато. Глыба упрямилась. Создавалось впечатление, что никакой напряжёнки в ней нет вообще, а если и есть, то затаилась где-нибудь в середине. День померк, нахлынули серые сумерки, а взаимное истязание всё продолжалось. Глыба постепенно съеживалась в исклёванный колобок и наконец взорвалась, когда там уже, казалось, и взрываться-то было нечему.