Игорь Белладоннин - Идентификация лукраедки

– Хранила ли ты мне верность все эти годы так же, как хранил её тебе я?

«Вот именно что так же».

Красивая и умная, всегда таких почему-то любил. И самое удивительное – обычно напарывался на ответку! Надеюсь, и в этот раз мы не поломаем традицию. А какие интересные у неё духи! Такие духи – хороший знак. В облачке такого аромата не зарулишь ко всякому там прикованному за ногу фрику. В облачке такого аромата зарулишь только к прикованному за ногу фрику, от которого тебе нужно нечто для тебя важное – не менее важное, чем эти духи.

– Так же активно?

«Ну как ты докатился до жизни такой?» – могла бы она хоть взглядом спросить.

«Вот видишь, чем я стал без тебя, – так же взглядом ответил бы я. – Но так больше не могло продолжаться, и это был осознанный выбор: хотелось увидеть тебя – хотя б и в последний раз, – нестерпимо, до рези в глазах, и я придумал способ заполучить тебя, заманить, наконец, в свою паутину. Так я сделался предсказателем и вершителем судеб мира сего – и всё это, повторяю, ради тебя».

Машка, конечно, не поверила бы ни единому моему слову, но ей всё равно было б приятно.

«Я как узнала про тебя, мне прям плохо стало».

Охотно верю, всё так и было.

Но потом тебе стало хорошо? Как быстро проскочила ты диапазон от «плохо» до «хорошо»? Думаю, что где-то между быстро и очень быстро.

А вот и то, ради чего ты проделала столь дальний путь в несколько (десятков?) машино-километров: можно ли твоему благоверному навестить меня завтра со своими вопросиками?

Недолго же ты хранила мужнину тайну: он понял, наконец, что не сможет дальше жить, не увидев меня!

«Он называет тебя новым Нострадамусом».

То есть, его потянуло на знаменитость? Ну что ж, я весьма польщён желанием твоего мужа меня навестить, я считаю его выдающимся государственным деятелем нашего времени, нашим современным Карениным, если воздержаться от пышных фраз. Почту за честь с ним познакомиться и обязательно испрошу у него разрешения подержаться за …, которым он тебя …, или с этими безобразными пережитками тёмного прошлого в вашей образцовой семье покончено? Ах, ну куда же ты? Ты разве забыла, что ни одно моё слово нельзя воспринимать серьёзно? Не волнуйся, я обслужу его честь по чести, а на вопрос: «Любит ли она меня?» отвечу недрогнувшим голосом: «Любила, любит и будет любить!» Его это вряд ли заинтересует? Хорошо, тогда заезжай ко мне сама после его визита, и я расскажу тебе, с кем ещё и когда ты ему изменишь.

– А пока поведай, что там вообще говорят про меня – почему я здесь оказался? Случайно? Намеренно? Донасмешничался? Досвязывался с жёнами серьёзных людей? Из-за квазилирических виршей, неинтересных даже и этим жёнам? Нет, выразимся сильнее: из-за нафиг никому не нужных натужно-лирических стишков графоманистого самоучки? Или истощил своими оптимизациями терпение налоговых пессимизаторов? Или кто-то верит всерьёз, что я подавал знаки инопла… иностранным разведкам, делая в парке махи руками?

«Всякое говорят. Многие верят официальной версии».

Хоть я и не стал тогда отрицать очевидное и признал себя на всякий случай финикийским шпионом, настоящей причиной моего задержания стали, наверное, всё-таки не упражнения на свежем воздухе, посредством которых я якобы подавал сигналы врагам, и даже не злонамеренный переход улицы в неположенном месте, и тем более не амуры с литературами и не предложение переименовать Красную площадь в Багровую, ну и заодно уж Кремль в Крымль, – а несколько довольно едких эпиграмм на Вождя и некоторых его приближённых под общей рубрикой «Упыри», опубликованных на иностранном – и поэтому вражеском – онлайн-ресурсе. Но всё оказалось гораздо запущеннее, чем мне казалось оттуда, с воли. Потребовалось очутиться в нынешнем моём узилище, чтобы осознать всю мою тогдашнюю брутофильскую наивность. Целительное, облагораживающее воздействие следственно-пенитенциарной системы сподвигло меня заклеймить содеянное мною как ошибку затянувшейся до неприличия молодости и, более того, пробудило спавшую до сей поры совесть, которая и приволокла меня за шкирку к мысли о том, что смена шила на мыло выглядит гораздо более плодотворным занятием, нежели замена старого лукраедки новым.

А ведь они – наши-то лукраедки, которых я упырями-то называл, – даже людей пока не кушают, в отличие, между прочим, от некоторых! Однако, отматывание срока моего едва только началось, а посему и исправление моё пока отнюдь не завершилось победой сил добра и здравого смысла над силами всемирной реакции и прочего пещерного русофобства – и мой запущенный недавно камушек прискорбное тому свидетельство.

– То есть всем всё по барабану, главное, что с собой не утянул. Пишут обо мне что-нибудь?

«Может, и пишут. Не знаю. Пишут, наверное».

– Тебе неинтересно?

«Интересно, но всё как-то… Мне неинтересны те, кто пишет – если пишет».

Ладно, вернёмся к тому, кто тебе интересен. Ты пыталась отговорить его от этой безнадёжной затеи, но он упрям. Да, твой муж – не такой зайка как я, и тебя теперь волнует, не опасно ли отправить его сюда с его дурацким вопросником, не опасно ли это для тебя лично, не вскроется ли при этом вся нешуточная нешапочность нашего знакомства? Не боись, мы своих не сдаём. Мы от них – так здесь принято – избавляемся. Но тебя я пока приберегу – на светлый день, на день нашей новой – гораздо более романтической – встречи.

– Слушай, а не твой ли, случаем, Замухрышкин помог упечь меня в места, не столь, оказывается, от вас отдалённые?

«Не думаю, и он давно уже Форнарин, а не Замухрышкин, – я полагала, ты знаешь».

А почему я должен знать всех этих твоих бесчисленных мужиков – всех этих Форнариных, Замухрышкиных, Замухрышкиных, Форнариных? Как ты – прямо грудью за него встаёшь! Знать бы, каким местом ты вставала перед ним на мою защиту! А ведь он, наверное, удивлён, что я и здесь сумел выжить и даже немножко всплыть. Не думает она … А я вот наоборот – подумал: то, на что не был способен Замухрышкин, вполне по плечу свежеиспечённому Форнарину!

– А нескромный вопрос. Он знает? Про нас.

«Он, наверное, знает всё. Но когда это всё было?»

Твои тонкие губы налились… Чем? Гелем? Знанием? Силой? С такими губами ты должна была стать добрее. И чувственнее. Ещё чувственнее.

– Да и было ли? А ты его любишь?

Ещё более нескромный вопрос, или тебе так не кажется?

«Не знаю. Наверное».

Всё ты знаешь. Даже я знаю, что ты полюбила его ещё Замухрышкиным, тем более ты должна была его возлюбить, когда он взял твою фамилию и обернулся Форнариным. Он на тебе и женился ради твоей звучной фамилии, нет? Ну не ради же твоей красоты? Она его за имя полюбила, а он её за имя полюбил. Недурственно, недурственно получилось, надо будет не забыть потом перенести шедевр на листочки. И ещё я знаю, что ты не знаешь, что я знаю, как ты, скажем так, встречалась с … Впрочем, ладно, может, это и неправда. Хотя он сам намекал. Ну может, ему пригрезилось? Подключим Ник-Сона, пусть разведает, что там было на самом деле. Ник-Сон если и соврёт, то складно, и одно загляденье – нет, заслуша́нье – будет знакомиться с его аудиоотчётом. Она смотрит мимо меня: соскучилась по своему Замухрышкину? Или по …?