Александр Борун - Рукотворные чудеса, или Король и палач

– По-моему, – холодно сказал король, – тебе не следует делать предположений о том, что Нам будет угодно назначить, когда Мы ещё не выказали ни малейшего расположения к твоей странной идее реформы правосудия. Коли тебе так показалось, то зря. Да и вообще, не думаешь же ты, что Мы сделаем это немедленно и избавим тебя от нынешней работы, отложив её для будущего переназначения наказания. Это, в конце концов, было бы негуманно по отношению к объекту твоей заботы – если Мы правильно представляем себе цель твоих странных для палача, неуместных и неурочных рассуждений. Помолчи! В оправданиях нет нужды. Мы не будем тебя наказывать, но томить бедняжку неизвестностью тоже больше не позволим. Хоть она и государственная преступница, но всё же Наша бывшая жена и бывшая королева. Недаром же Мы пригласили тебя из Франции, не желая подвергать её знакомству с умениями наших топорных дел мастеров. Для прочих участников заговора это сойдёт, но не для неё… Итак, как только я договорю, приступай к делу. И постарайся не разочаровать меня, и сделать его хорошо.

– Что касается твоей идеи в целом, – продолжал король, противореча своему намерению не томить приговорённую ожиданием, – то основания к ней Мы не находим нелепыми. Наказание должно быть соразмерно преступлению, чтобы правосудие почиталось справедливым. Если возникает сомнение в том, что это так, его следует рассмотреть и, по возможности, устранить несоразмерность. В том числе, возможно – почему бы и нет? – введением в приговор элементов Божьего суда, если Мы правильно поняли твой бестолково из-за неумелого подражания учёной речи изложенный замысел. Но с чего ты взял, что преступник не имеет, в отличие от его жертвы, никакой надежды? Не знаю, как у вас во Франции, а у нас элементы Божьего суда и так имеются в процедуре казни. И преступник может на них надеяться, точно так же, как на твою монетку или медаль. Всем известен обычай не повторять казни, если она не получилась. Этот обычай таков именно по причине, что, значит, так не угодно Богу. Если при повешении порвётся верёвка, например. Правда, в этом случае нужно расследовать, не было ли это устроено человеческими руками, скажем, если на верёвке обнаружится в месте разрыва надрез, нужно отыскать, кто её надрезал, и наказать его, возможно, отложив повторение казни на время следствия. Ведь преступник может знать, кто это так ради него постарался, палач, его помощник или ещё кто-то. Палач в таком случае точно виновен в небрежности: он должен проверить верёвку, чтобы люди не подменяли Божий суд своими хитростями. Есть из этого правила и исключения. Если казни подвергается ведьма, например, её приговорили утопить, а она выплыла, казнь доводят до конца, так как проявились, очевидно, её ведовские умения или помощь дьявола, а не Божья воля. Или верёвки на еретике сгорели прежде него самого и он выскочил из костра – его следует кинуть обратно в пламя. Мы вовсе не потворствуем еретикам. Хотя римский епископ, называемый по тамошнему обычаю римским папою, осмелился провозгласить в Нашем отношении интердикт, подозревая, должно быть, в приверженности к лютеранской ереси. И это после того, как сам же наградил званием «Защитник Веры» за ответ Лютеру! Это правда, что в Нашей стране гораздо меньше ловят и казнят еретиков и ведьм, но это только потому, что эта европейская зараза не распространилась на наш благословенный остров в такой степени, в какой, с Божьего попущения, она свирепствует в руководимых им областях. В этом с Нами согласятся, несомненно, и мой ближайший советник (он Величественно кивнул Кромвелю, стоявшему справа от короля, тот поклонился), и, к сожалению, бывшая Наша жена и королева, несмотря на нынешнее своё прискорбное положение (Анна сделала реверанс, и её губы даже почти сложились в улыбку от нелепости происходящего).

– И потом! – воскликнул король, так как ему внезапно пришла в голову, кажется, ещё лучшая мысль. – Как же у преступника нет надежды? У него есть надежда не попасться! Если бы, например, в этом случае не нашлась, как я слышал от судьи, какая-то добрая и верная Наша подданная, которая предупредила о заговоре, то никто бы о нём не узнал, пока, страшно подумать, не стало бы поздно. Он, правда, Нам её не назвал – наверное, какая-нибудь служанка заговорщиков, прислуживавшая им за столом и услышавшая их разговоры, или кто-нибудь вроде. Если бы это была леди, то, наверное, назвал бы. Даже в том случае, если он сам уже выплатил этой верноподданной какое-то вознаграждение и потому счёл ненужным Нас этим беспокоить, Мы полагаем выяснить её имя и, если даже сочтём, что судья наградил её достаточно, осчастливим её лицезрением Нашей особы и соизволим лично выразить Нашу благодарность. Но вернёмся к теме нашей странной дискуссии.

– Вижу, ты с Нами не согласен и хочешь возразить. Насчёт последнего Нашего аргумента, уж наверное, ты скажешь, что возможность избегнуть наказания за счёт того, что удастся скрыть преступление, это не то, что ты имел в виду, так как, хотя это, возможно, Божье попущение, но не имеет отношения к переживаниям несчастного приговорённого. И потому ты имел в виду не это. – Кажется, королю уже самому разонравился его последний аргумент. – Тут можно спорить, а у Нас сейчас нет времени. Да и неправильно было бы надолго оставлять приговорённую в том самом состоянии, какое ты считаешь тяжёлым для переживания настолько, что из сочувствия вызвался реформировать процедуру исполнения наказания, хе-хе. Однако, поскольку мудрость правителя состоит в том, чтобы выслушивать хорошие советы независимо от того, кто их произносит, дозволяю тебе это. Но покороче! – вспомнил король свои же слова о том, что лишние речи только продляют муки ожидания смерти приговорённой.

– Ваше Величество дважды правы, – воскликнул палач, – и во всём том, что сейчас прозвучало из Ваших уст, и в том, что у меня ещё есть, что сказать. Я постараюсь быть кратким, как спартанец или древний римлянин, но всё же, оставив пока обсуждение наличия элементов Божьего суда в существующих установлениях, прежде всего упомяну, что у меня есть и второе основание для моего предложения, чтобы потом не оказалось поздно о нём упоминать. Известно, что судьи, не являясь всеведущими, как Господь, могут ошибиться. Иногда такие ошибки становятся известны уже после свершения казни, а ведь воскресить казнённого судьи, не являясь и всемогущими, не могут. Упомянутое предложение о медали правосудия могло бы…

– Погоди-ка, милейший, – холодно сказал король. – Мне послышалось, или ты, как палач, намерен сам судить о справедливости суда? Может, ты оставляешь за собой право отказаться исполнять свои обязанности для компенсации судейской несправедливости? Выскажись, не бойся. В крайнем случае, ты потеряешь заработок, если Мы решим, что ты не годен для своего ремесла, но ведь истина превыше всего, не так ли? Что ты только что сказал о приговоре Нашего суда – он может оказаться ошибочен? Может, Мы зря заменили четвертование, присуждённое государственной изменнице по закону, на отсечение головы, и зря выписали тебя из Франции для совершения казни? Для четвертования, в конце концов, никакое особое искусство не требуется. – От этого зловещего намёка приговорённая содрогнулась. «Узнаю доброту своего царственного супруга, – подумала она. – Бывшего. Рассуждать о моих муках страха смерти и потом произносить такие угрозы». – Однако, поскольку ей слова никто не давал, она была вынуждена промолчать. Палач, однако, не дрогнул.