Нил Гейман - Хрупкие вещи

Вопрос застал меня врасплох.

– Я?

Эдди посмотрел на меня своими мертвыми глазами.

– Здесь больше никого нет.

– Да. Только очень давно. Когда я был маленьким. Года в четыре. Или, может быть, в пять. Я ходил с бабушкой в магазин. И продавец из мясного отдела давал мне кусочки сырой печенки. И я их ел. Прямо там, в магазине. И все смеялись. – Я не вспоминал об этом лет двадцать. Но все действительно так и было. Я до сих пор ем печенку почти сырой. А когда я готовлю ее для себя, и у меня в гостях нет никого, и меня точно никто не увидит, я отрезаю кусочек сырой печенки и жую, наслаждаясь плотной консистенцией мяса и чистым вкусом железа.

– А я вот – ни разу, – сказал Эдди. – Я люблю мясо, но мне нравится, чтобы оно было нормально прожарено. А потом пропал Томпсон.

– Томпсон?

– Хозяйский кот. Кто-то мне говорил, что сначала котов было двое. Их звали Томпсон и Томпсон. Уж не знаю, с какой такой радости. Лично мне непонятно, зачем называть обоих котов одним и тем же именем. Как-то оно по-дурацки выходит. Первого Томпсона раздавил грузовик. – Эдди вдруг замолчал и принялся рассеянно водить пальцем по столу, собирая в кучку рассыпанный сахар. По-прежнему левой рукой. Я уже начал задумываться; «Может быть, у него вообще нет правой руки? Может быть, у него там пустой рукав?». Впрочем, мне не было до этого дела. Жизнь, она не обходится без потерь. Каждый что-то теряет.

Я пытался придумать, как бы потактичней ему намекнуть, что у меня нет ни гроша – на тот случай, если он попросит у меня денег, когда закончит рассказывать свою историю. У меня действительно не было денег: только билет на поезд и несколько пенни – на автобус от вокзала до дома.

– Вообще-то я не люблю кошек, – вдруг сказал Эдди. – Ну, то есть не то чтобы совсем не люблю. Но мне больше нравятся собаки. Они большие, надежные и верные. И ты всегда знаешь, чего от них ждать. А кошки, они не такие. Целыми днями гуляют сами по себе. Какие у них там кошачьи дела – кто их знает. Когда я был маленьким, у нас дома жил кот. Его звали Рыжик. А в другом доме на нашей улице тоже жил рыжий кот. Мармелад. А потом оказалось, что наш кот и их кот – это один и тот же кот. Жил на два дома и ел за двоих. Они хитрые, кошки. Своего не упустят. Им нельзя доверять.

Собственно, я поэтому и не заметил, что Томпсона нет уже несколько дней. Хозяева переживали. Но я был уверен, что он вернется. Кошки всегда возвращаются.

А потом, как-то ночью, я услышал, что где-то мяукает кошка. Причем постоянно. Не умолкая ни на секунду. Я пытался заснуть, но не мог. Дело было уже за полночь, и кошка мяукала даже не то чтобы очень громко... но когда тебя мучает бессонница, всякий звук раздражает. Я подумал, что это, наверное, Томпсон. Может, застрял где-то в стропилах или на крыше снаружи. Как бы там ни было, я уже понял, что заснуть не удастся. Я встал с постели, оделся. Надел ботинки, на случай, если придется лезть на крышу, и пошел искать кота.

Я вышел в коридор и прислушался. Звуки доносились из комнаты мисс Корвье. Я постучал в ее дверь, но никто не ответил. Я надавил на дверную ручку. Дверь была не заперта. Я вошел. Я думал, что Томпсон где-то застрял. Или, может, поранился. Я не знаю. Мне просто хотелось ему помочь.

Мисс Корвье в комнате не было. То есть там было темно и почти ничего не видно, но ведь всегда можно почувствовать, есть кто-то в комнате или нет. И только в дальнем углу что-то дергалось и надрывалось: «Мяу, мяу, мяу». Я включил свет, и...

Эдди умолк на полуслове и молчал, наверное, больше минуты, ковыряя пальцем колечко засохшего соуса на горлышке бутылки с кетчупом, сделанной в форме большого мясистого помидора. А потом он сказал:

– Он был еще жив. Это невероятно, но он был еще жив. То есть спереди все было живое: голова, грудь, передние лапы... Он дышал, он мяукал... но задние лапы, и ребра, и хвост... все было обглодано до костей. То есть действительно до костей. Как куриные кости, оставшиеся на тарелке. Кости и... как они называются... сухожилия? А потом он поднял голову и посмотрел на меня.

Да, это был кот. Бессловесная тварь. Но я сразу понял, чего он хочет. Прочитал по глазам. – Эдди опять помолчал. – Просто понял, и все. Таких глаз я не видел ни разу в жизни. Если бы ты видел эти глаза, ты бы знал. Ты бы понял, чего он хочет. И я это сделал. Потому что я не бессердечное чудовище.

– Что ты сделал?

– Я избавил его от мучений. – И вновь – долгая пауза. – Крови почти и не было. Я наступил ему на голову. Потом – еще раз, и еще, и еще... пока ничего не осталось. Ничего, что хотя бы отдаленно походило на что-то. И ты бы тоже так сделал. Если бы видел его глаза.

Я не сказал ни слова.

– А потом я услышал, как кто-то поднимается по лестнице на чердак, и подумал, что надо срочно что-то делать. В смысле, все было как-то неправильно, хотя я не знаю, как должно быть правильно, когда ты стоишь рядом с мертвым животным, которое сам и убил, и у тебя все ботинки в его крови, так что я просто стоял, как дурак, и вообще ничего не делал, а потом дверь открылась... Дверь открывается, и в комнату входит мисс Корвье.

Она все видит. Глядит на меня, а потом говорит: «Ты убил его». У нее странный голос, но я никак не пойму, в чем дело, а потом она подходит ближе, и я вижу; что она плачет.

Что-то есть в стариках такое... когда они плачут, как дети... тебе отчего-то становится стыдно. И вот я стою и не знаю, куда девать глаза. А она говорит: «Кроме него, у меня не было ничего, что давало бы мне силы жить. А ты убил его. Взял и убил. А я так старалась, чтобы он не умирал – чтобы у меня было свежее мясо. Я так старалась...»

Она говорит: «Я совсем старая. Мне нужно мясо.»

А я не знал, что сказать.

Она вытирает глаза рукой, говорит: «Я не хочу доставлять никому беспокойства», – и плачет. И глядит на меня. И еще говорит: «Я привыкла справляться сама». Она говорит: «Это было мое мясо. Кто теперь будет меня кормить?»

Он опять замолчал и подпер подбородок левой рукой. Он сидел с таким видом, как будто вдруг разом устал от всего: от разговора со мной, от истории, которую рассказывал, – вообще от жизни. А потом покачал головой, посмотрел на меня и сказал:

– Если бы ты видел его глаза, ты бы сделал то же, что сделал я. И любой на моем месте сделал бы то же самое.

Он поднял голову и посмотрел мне в глаза – в первый раз за все время, пока мы сидели. Мне показалось, что в его взгляде читалась мольба о помощи: что-то такое, о чем он никогда не сказал бы вслух, потому что был слишком горд.

Я подумал: «Сейчас он попросит денег».

Кто-то тихонько постукал в окно снаружи. Звук был еле слышен, но Эдди вздрогнул и засуетился.

– Мне надо идти. Это значит, мне надо идти.

Я лишь молча кивнул. Эдди поднялся из-за стола. Меня даже слегка удивило, что он по-прежнему такой высокий: во всем остальном он казался теперь таким маленьким. Поднимаясь, он задел столик – так что тот даже сдвинулся – и вытащил из кармана правую руку. Наверное, для равновесия. Не знаю.