Эрве Ле Теллье - Аномалия

Но в этой жизни Блейк ослаблял бдительность. Он ходил за покупками, забирал детей из школы, и с тех пор как во все четыре ресторана они наняли управляющих, даже выбирался иногда с Флорой в театр или в кино. Обычное житье-бытье, где, конечно, тоже никто не застрахован от увечий, но только потому, что, провожая Матильду в пони-клуб, по рассеянности стукнешься лбом о дверь стойла.

Обе его личности четко разграничены. Джо и Флора выплачивают кредит на чудную квартирку возле Люксембургского сада, а Блейк двенадцать лет назад купил за наличные в красивом здании на улице Лафайет, у Северного вокзала, гарсоньерку с бронированными дверями и окнами, надежную как сейф. Официальный квартиросъемщик исправно платит арендную плату, но его имя раз в год меняется, что не составляет никакого труда, учитывая, что такового нет в природе. Береженого бог бережет.

Итак, Блейк пил кофе без сахара и треволнений и читал книгу, рекомендованную Флорой; он не сказал жене, что узнал автора в самолете, когда в марте летел из Парижа в Нью-Йорк. Уже полдень, Флора отвезла Квентина и Матильду к своим родителям. Обедом он пренебрег, потому что сегодня утром назначил встречу на три часа по поводу полученного накануне заказа. Задача явно несложная, оплата хорошая, клиент, судя по всему, торопится. Надо будет просто забежать переодеться на улицу Лафайет, все по схеме. Неподалеку, метрах в тридцати от его столика, какой-то человек в капюшоне наблюдает за ним с непроницаемым лицом.

Виктор Месель не лишен обаяния. Его худое в юности лицо с годами округлилось, густые волосы, римский нос и смуглая кожа делают его слегка похожим на Кафку, но Кафку-здоровяка, которому удалось разменять пятый десяток. Он крупный, высокий и все еще стройный, хотя от сидячего образа жизни, присущего людям его профессии, слегка располнел.

Дело в том, что Виктор – писатель. Увы, несмотря на то, что критика тепло приняла его романы “Горы сами к нам придут” и “Неудавшиеся провалы”, а также на одну очень парижскую премию – впрочем, красная рекламная манжетка с ее названием, украсившая книгу, не гарантирует массового наплыва читателей, – продажи так никогда и не превысили нескольких тысяч экземпляров. Подумаешь, трагедия. Виктор убедил себя, что отрезвление – это отнюдь не провал.

В сорок три года, пятнадцать из которых он пишет книги, литературный мирок видится ему шутовским поездом, где безбилетники шумно рассаживаются в первом классе при попустительстве бездарных контролеров, а на перроне остаются скромные гении – исчезающий вид, к коему Месель не смеет себя причислить. При этом он не озлобился; просто теперь ему на все наплевать, на книжных ярмарках он покорно высиживает положенное время на стенде своего издательства, подписывая по одной книге в час; когда у его товарища по несчастью, сидящего рядом, возникают паузы, они мило беседуют. Месель, хоть и кажется часто отсутствующим и отстраненным, имеет репутацию остроумца, несмотря ни на что. Впрочем, по-видимому, всякий уважающий себя остроумец является им “несмотря ни на что”.

Месель живет на переводы. С английского, русского и польского, на котором в детстве с ним говорила бабушка. Он перевел Владимира Одоевского и Николая Лескова – писателей позапрошлого века, но их теперь почти не читают. Иногда он пробавляется совсем уж ерундой, например, по заказу одного фестиваля он переложил “В ожидании Годо” на клингонский – язык жестоких инопланетян из “Звездного пути”. Чтобы произвести хорошее впечатление на своего банкира, Виктор переводит англоязычные бестселлеры, развлекательное чтиво, придающее литературе статус окультуренной макулатуры. Профессия переводчика открыла ему двери авторитетных, а то и влиятельных издательств, однако его собственные сочинения остались за бортом.

Месель всегда носит в кармане джинсов талисман – ярко-красный кирпичик “Лего”, самый классический, восьмиточечный. Он вынул его когда-то из крепостной стены замка, который они с отцом возводили в детской. Потом на стройке у отца произошел несчастный случай, и их незавершенный шедевр так и остался стоять возле кровати Виктора. Мальчиком он часто молча смотрел на зубчатые стены, подъемный мост, маленьких человечков и донжон. Продолжать строительство одному, да и разобрать то, что есть, означало бы смириться со смертью. Однажды он вытащил из стены кирпичик, сунул его в карман и демонтировал крепость. Это было тридцать четыре года назад. Дважды Виктор терял кирпичик и дважды брал другой, точно такой же. Сначала он очень переживал, потом уже не заморачивался. Когда в прошлом году умерла мама, он положил кирпичик ей в гроб и немедленно заменил его. Нет, красный кубик не олицетворяет отца, это память памяти, штандарт семейных уз и сыновней верности.

У Меселя нет детей. Что касается личной жизни, то он с завидным энтузиазмом наступает на одни и те же грабли. Он не умеет проявлять свои чувства, и в них никто не верит, ему не с кем пройти рука об руку по жизни – такую женщину он, увы, не встретил. Либо он сам упорно выбирает себе спутниц, с которыми ему это не грозит.

Ну не совсем. С той женщиной он познакомился четыре года назад в Арле, во время коллоквиума литературных переводчиков: на семинаре, где он объяснял, как переводить юмор в романах Гончарова, она сидела в первом ряду. Он изо всех сил старался смотреть не только на нее. Его задержал потом один издатель: “Может, переведете для нас русскую феминистку Любовь Гуревич? Что скажете? Отличная идея, да?” – и Виктору не удалось сбежать. Но через два часа, в терпеливой очереди за десертом, она, улыбаясь, встала прямо за ним. Кстати, о любви – сердце сразу ее чует и возвещает о ней. Конечно, никто не станет признаваться девушке в своих чувствах вот так, с бухты-барахты. Ведь не поймет. Поэтому, не допуская мысли, что коготок увяз, мы заводим с ней беседу.

И уже доедая свой шоколадный фондан, Виктор повернулся и обратился к ней. Он спросил, запинаясь от смущения, как перевести crème anglaise [5] Заварной крем (франц.). на английский, учитывая, что french cream – это крем Шантильи [6] От франц. la crème chantilly – взбитые сливки. . Да, увы, ничего лучше он не придумал. Она вежливо рассмеялась, ответила: “Ascot cream”, – ее хриплый голос показался ему феерически прекрасным – и вернулась за столик к подругам. Он не сразу сообразил, что Аскот тоже ипподром, как и Шантильи, только английский.

Они то и дело переглядывались – понимающе, хотелось бы ему думать, – и он демонстративно направился в бар, надеясь, что она к нему присоединится, но она была слишком увлечена разговором. Чувствуя себя безмозглым юнцом, Месель побрел в отель. Среди фотографий докладчиков он ее не нашел, при этом ничуть не сомневался, что еще пересечется с ней, и в первой половине дня под разными предлогами ходил на все мастерские подряд. Напрасно. На заключительную вечеринку она тоже не явилась. Как в воду канула. Завтракая в отеле перед самым отъездом, он описал ее приятелю из дирекции, но “маленькая”, “очаровательная” и “брюнетка” – та еще зарисовка.