Владимир Кузьменко - Древо жизни. Книга 3

Он пошёл в комнату детей. Две дочери, одной было восемь, другой, постарше, двенадцать, мирно спали в своих постелях.

На лестничной клетке послышались шаги. Звук дверного звонка совпал с выстрелом…

Говорят, одно несчастье приносит другое. А счастье?.. Руки Брюла дрожали. Всего месяц назад ему присвоили очередное звание, а вот теперь… Он никак не мог унять дрожь в руках. Буквы прыгали перед глазами. Полтора года назад он послал в журнал свои стихи и вот теперь «Факел» опубликовал их. Целых две страницы журнала занимали его… его, Брюла… стихи. Вместе с журналом почта доставила и конверт с обратным адресом редакции. Конверт был вложен в журнал и Брюл только сейчас его заметил. Дрожащими руками он разорвал его. В конверте на бланке редакции отпечатан короткий текст: редакция, – гласил текст, – ознакомилась со стихами автора, нашла их оригинальными и колоритными и предлагает, если у автора есть ещё такие же, прислать незамедлительно. Если стихов много и они заслуживают внимания, редакция предлагает ему приехать со своими произведениями для заключения договора на издательство книги. Далее следовала подпись и пожелание дальнейших успехов. Вместе с бланком из конверта выпала записка. Брюл поднял её и прочёл. Зав. отделом поэзии «Факела» просил, если Брюл надумает приехать, не откладывать это надолго, так как он собирается в заграничную поездку. Числа десятого следующего месяца зав. отделом с удовольствием бы встретился с автором. В конце записки давался номер телефона. Если приедете, писал зав. отделом, – позвоните и вас встретят.

Все складывалось хорошо. У Брюла был неиспользованный за три года отпуск. Он позвонил в управление лагерей и, получив устное согласие, стал собираться в поездку.

Весть о литературном признании быстро обежала весь лагерь. Офицеры охраны устроили своему начальнику пышные проводы. Хор зеков исполнил песню на слова Брюла:

Музыку написал к словам свой же лагерный композитор, бывший режиссёр оперного театра, осуждённый на восемь лет за совращение малолетних. Он уже давно отбыл свой основной срок, но так как Брюлу не хотелось с ним расставаться, он руководил всей художественной самодеятельностью лагеря, то ему устроили «постой-погоди». Впрочем, по сравнению с остальными зеками ему жилось в лагере неплохо. Его не гоняли ни на лесосплав, ни на лесоповал. Брюл ценил искусство и умел беречь нужных людей. Вторым его любимцем среди зеков был повар, который бесподобно умел приготовить фаршированную рыбу. За что сидел повар, никто толком не знал. Но сидел он уже так долго, что даже старожилы лагеря не помнили, когда и по какой причине тот сюда попал. Брюл, естественно, не вдавался по этому поводу в подробности. Поговаривали, что Брюл привёз с собой повара из другого лагеря, в котором он был начальником раньше.

Что хотелось Брюлу, так это заполучить себе художника. Но пока не удавалось. Он уже не раз обращался в соответствующие распределительные пункты с заказом, но то ли живописцы не совершали преступлений, то ли что другое, на художников был острый дефицит. Мечта оставить своим потомкам портрет, выполненный кистью мастера, так и оставалась пока несбывшейся мечтой. Одно время ему чуть было не повезло. Сосед почти согласился променять своего живописца на двух врачей. Те схлопотали по восемь лет за взятки во время работы в приёмной экзаменационной комиссии. У соседа вдруг начался мор среди зеков, и лагерный врач не мог ничего такого предпринять, чтобы прекратить распространение болезни. Брюловские же врачи были остепенённые кандидаты наук. Один даже в звании доцента. Однако обмен не состоялся. В самый последний момент сосед решил, что сделка невыгодна. Впрочем, это, может быть, случилось и к лучшему. Мор вскоре перекинулся к Брюлу. Остепенённые врачишки быстро нашли причину, и у Брюла умерло всего лишь пять зеков. У соседа же эпидемия унесла три четверти. На этом его карьера кончилась. Его понизили в звании и затем куда-то перевели. Живописец же отсидел свой срок и вышел на волю. «Стерва, – мысленно выругал Брюл своего бывшего соседа. – И сам не гам и другим не дам!»

Про этих врачей Брюл вспомнил, садясь в аэросани, которые доставят его до ближайшей воинской части, а оттуда по договорённости его должны были вертолётом подбросить до аэропорта, находящегося ещё километров триста южнее.

Он подозвал своего заместителя, и когда майор подошёл, дал ему инструкции задержать полезных для лагеря врачей ещё года на три.

– Не беспокойтесь, все будет сделано! – заверил его помощник, крепко пожимая на прощание руку. – Будем с нетерпением ждать выхода первой вашей книжки, – добавил он, подсаживая начальника в сани.

– Постучи по дереву! – крикнул на прощание Брюл. Сани тронулись и заскользили по замёрзшей реке, увозя полковника к славе и известности.

– Везёте ли меха, икру, золото и другие запрещённые для перевозки товары? – спросил его на контрольном пункте аэропорта молодой черноусый таможенник с симпатичной родинкой на левой щеке. Брюл возмущённо фыркнул.

– Откройте чемодан!

– Пожалуйста! – рассердился Брюл, щёлкая замками чемодана.

Таможенник стал перебирать вещи, придирчиво осмотрел домашние тапочки, затем, торжествующе улыбаясь, вытащил два увесистых свёртка, перевязанных шпагатом.

– А это что?

– Тетради. Можете посмотреть.

Таможенник развязал шпагат и действительно увидел пачку толстых тетрадей в коленкоровом переплёте. Недоуменно перелистал их, силясь разобрать мелкий, убористый почерк.

– Это что, стихи? – удивлённо спросил он. – Я думал, золото…

– Это подороже золота, – проворчал Брюл, укладывая в чемодан вещи. – Можно сказать, плод всей моей жизни, а вы так… – он осуждающе посмотрел на таможенника.

– Извините, полковник! Знаете, всякое бывает на нашей службе.

– Пора научиться отличать порядочного человека от жулика, – назидательно сказал Брюл, закрывая чемодан, и направился в освободившийся проход.

Сидя в кресле самолёта, Брюл вынул из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок со списком заказов на покупку необходимых вещей в столице. Первыми шли заказы жены. «Так, парфюмерия… бельё… где это? Ну, да ладно, спрошу…» Список жены вызвал у него тёплые чувства. Брюл был отличный семьянин и любил жену, с которой прожил вот уже пятнадцать лет душа в душу. «Бедняжка, – подумал он с нежностью. – Хоть бы один раз пожаловалась. Где нас только не носило? Куда ни забрасывала судьба… из одного лагеря в другой. Надо, – решил он, – купить ей что-то такое… особенное… например, серьги с драгоценными камнями… денег хватит. Сыну? Ну, ему можно кассетный магнитофон и книжки приключений. Любит читать, шельмец, способный парень. Дочке? Что же ей? А, куплю то же, что и жене…»