Александр Ступин - Одинокий

Все молчали, оценивая друг друга. Феодосий нарушил молчание первым.

– Решил познакомиться с тобой, отрок. То, что ты сделал для церкви Христовой, не забудется, по-простому скажу, разбейся этот колокол, не скоро мы бы денег на новый насобирали. Слышали уж небось, Анатолий Дмитриевич, колокол на колокольню ставили, а кран в грунт стал проваливаться, все разбежались, а он вот рискнул и спас колокол.

– Это как?

– А детали не так важны. Впрочем, старец Лишка и сам может рассказать. Расскажешь нам?

– Для меня ваша оценка дорога, Владыко. А как было всё, я уж и не упомню. Стёрлись подробности.

– Скромность укрепляет веру. Как говорил Иоанн Лествичник: «Видел я немощных душою и телом, которые ради множества согрешений своих покусились на подвиги, превосходившие их силу, но не могли их вынести. Я сказал им, что Бог судит о покаянии не по мере трудов, а по мере смирения». Помни о смирении и не возгордись тем, что дано тебе. Мы с тобою потом ещё поговорим, а сейчас время торопит. Прощай.

И благословил его. Старец стоял в глубоком поклоне. Уходил Владыко довольным.

– А я задержусь немного, с вашего позволения, – предупредил его Анатолий Дмитриевич.

– Как угодно, я же тороплюсь, извините меня.

Владыко не хотел проявлять большого интереса к старцу при посторонних, есть своя кухня в своём хозяйстве, нечего чужим соваться. Он решил выбрать время в ближайшие дни, чтобы без свидетелей поближе познакомиться и понять: новый слуга церкви появился в его епархии или замаскированный тать? Тем более, такое большое внимание к старцу со стороны властей. Не к добру.

Понял Феодосия и Соболев, но сам не стал откладывать разговор, и, дождавшись ухода архиепископа, попробовал прояснить себе ситуацию:

– Ну здравствуй ещё раз, как тебя называют нынче, старец Лишка? Большую деятельность развернул, большую. Я приехал… – Соболев сделал паузу, как будто боялся говорить, а потом набрался смелости и выдал, – Чтобы ты знал: я тебя не боюсь. Понимаю, что ты можешь сделать со мной, ещё лучше стал понимать. Но не боюсь.

Последнюю фразу он сказал совсем упавшим голосом. Не от страха, нет, просто в горле пересохло, давно хотел попить, но не у кого было попросить. Не боялся. Но со стороны выглядело иначе. Старец отвернулся от него и пошёл к стене, откуда явился гостям, и пропал. Слился со стеной.

– …Ты можешь меня пугать, управлять моим сознани… со-зна… со… зна… зла… – Анатолий Дмитриевич силился договорить, но не смог. Он тёр ладонями глаза, но веки слипались, тяжелели, и сознание отключалось. Язык стал тяжёлым, ноги мягкими, словно пластилиновыми, и глава района рухнул на пол, распластавшись в нелепой позе, будто раздавленный.

Очнулся Соболев уже глубокой ночью. Было прохладно, лежал он уже не на голом полу, а на ватном матрасе. Ночные звуки врывались в комнату тихим звоном, щёлканьем и ворчанием. Где-то прокричала несколько раз ночная птица. Он поводил глазами, пытался настроиться, взять себя в руки, и если не встать, то хотя бы просто прийти в себя. Тяжело. Сил нет. Остался лежать. Где-то сзади появился свет. Свеча на столе. Шорох от двигающихся ножек стула или табурета. Кто-то сел.

– Ты здесь, я чувствую, ты здесь… Божок языческий… Это для них ты – старец. А для меня ты – деревенский чертёнок. Тьфу на тебя. Плевать я хотел, так и знай. Делай со мной, что хочешь, что хочешь, хоть наизнанку выверни…

Анатолий Дмитриевич повернулся на бок и привстал, опираясь на руку, чтобы взглянуть, кто пришёл. В келье сидел кто-то в чёрном подряснике, простоволосый, в очках, больше напоминающий институтского доцента, чем монаха.

– Ты кто?

– Пётр. Я при церкви. Вам плохо? Вы бредили, какой-то сон рассказывали, страсти такие о чертях. Хорошо, что вас старец у себя оставил. Может, излечитесь. Нет, точно излечитесь. Он такой. Всем помогает. И денег не берёт. А так, кто что подаст.

– Излечусь… Может. А давно я здесь?

– Третий день уж.

– Три дня?! Ничего не помню, ничего. Три дня, а как один час пролетели.

– У нас и побольше находятся. Потом просыпаются и рассказывают, что видели. Чудно, право. Такого понаслушаешься, оторопь берёт, сколько в людях всего накопилось…

– И я во сне говорил?

– Говорили. Особенно в первый день. С губернатором ругались, убивали кого-то, грозили. Я зайду, посмотрю на вас, что всё в порядке и опять ухожу.

Он посмотрел на Соболева, как тому показалось, хитро, и заговорщически произнёс:

– Вы не беспокойтесь, видеозаписей мы не делаем, а на слово кто ж мне поверит? Кроме меня к больным духом непозволительно никому ходить. Опасно. Только меня старец Лишка назначил. У меня и справка из психбольницы есть, сумасшедший я, шизофреник. Шучу. Кому что я расскажу? Псих, что от меня услышишь? Только заезжал тут один, странный человек. Всё к вам рвался. Со старцем столкнулся, угрожал. Больше мы его и не видели.

– Старцу угрожать – неразумно, старцу… Последнее дело. Это точно. А что за человек-то был? Неизвестно?

– Говорят, его у губернатора видели… Я не знаю точно. Да и откуда мне знать? Кто – я, а кто – губернатор!

– Нуне скажи, ты теперь… тут… Ты… Значит, губернатор. Проведал. Что же? Я могу идти?

– А это, как себя чувствуете. Водитель-то ваш в город уехал. Оставил телефон: «Звоните, как в себя придёт, дескать». Позвонить?

– Я ему сам… Позвоню, дескать, пришёл в себя уж…

Анатолий Дмитриевич попытался встать. Монашек бросился ему помогать. Опираясь на плечо Петра, глава на всё ещё очень слабых ногах потихоньку пошёл к двери. Тело его было невесомым, он не чувствовал себя, шёл, как плыл. И плыл лёгким облачком. Дунь ветерок – унесётся.

Вышли из кельи на свежий воздух. На улице было темно. Моросил лёгкий тёплый дождь.

– Сейчас ночь?

– Поздний вечер, часов двенадцать.

– Хорошо… Хорошо. Чуть-чуть постоим. А где все?

– Кто где. Спят уж люди-то…

– Да, ночь, ночью надо спать… А можно хоть чаю выпить, Петя? Где-нибудь чаю бы раздобыть, и хлебушка хоть немного. Я заплачу… Заплачу…

– Пойдёмте в келью, я вас посажу, посидите, а я чайник принесу и посмотрю, что с ужина осталось. Вы посидите. А я посмотрю…

– Вот спасибо, вот пожалуйста, Бога ради, сделай такую милость. Отблагодарю, отблагодарю…

– Вы не утруждайте себя, не берите в голову, это моя забота, – успокаивал его Пётр. – Я ведь по больницам много времени провёл. Если бы не волонтёры, так и загнулся бы там. Наши-то больницы, наши больницы знать надо. Выжить там непросто.

– Что, «Палата номер 6»?

– Какая палата?

– У Чехова рассказ есть такой – «Палата № 6».

– Ну вроде того. И солдат вместо санитара, как там. Ничего не изменилось.

– А чем ты болел-то, забыл я?

– Маньяк я. Шизофреник. Псих на всю голову.