Атон Ли - Хармсing

– Я тебе говорю говорю, а ты не слышишь! – сказал он и в его голосе послышались нотки отчаяния. – Ну сколько можно это повторять?!

– Что это ты задумал?! – очень тихо процедила она – воспитывать меня? Я тебе устрою!

– Я тебе объясняю… можно же хоть раз услышать?! Ну что мне еще сделать?! – его голос звучал одновременно яростно и умоляюще.

– Ха, что сделать?! – также тихо переспросила она, и у нее перед глазами возник целый список того, что он должен был сделать: заменить две скрипучие половицы около двери, которые безумно раздражают ее уже четвертый месяц, найти работу с достойной зарплатой, сказать своей маме, чтобы она перестала названивать ему каждый день и спрашивать хорошо ли он покушал, да еще много чего! – вскипели старые мысли и обиды, она стала тяжело дышать и подумала: «Ну вот сейчас я тебе устрою, ну погоди! Все услышишь!»

– Я тебе и картинки показывал и кино, а ты…. Ну какой ты после этого друг?! – проворчал муж.

«Какие еще картинки?!» – опешила она, – «не помню я никаких картинок! Он что пьяный, бредит?! Ну сейчас…» – и она стала торопливо стягивать пальто со своих острых и худых плеч.

– Что я жене скажу?! – обиженно вскричал муж.

«Жене?! Так это же я жена!» – изумилась она. – «С кем это ты там паршивец…?!» – тут уж она не выдержала и принялась нервно стаскивать с опухших ног прилипшие к ним узкие сапоги, стараясь теперь и вовсе не шуметь.

– Я же не старик, понимаешь?! Я еще довольно молодой мужчина, в расцвете сил! А ты?! – она наконец-то справилась с ненавистными сапогами, которые тоже бы с радостью сменила на новые из магазина на углу, блестящего своими витринами и озорными огоньками.

– Я те дам! – прошептала она и, сжав кулаки, подкралась еще ближе к двери, надеясь услышать голос того, или той, с кем ее муж вел беседу, собеседник этот, однако же, был весьма молчалив и не только не говорил, а вообще не издавал звуков: ни покашливаний, ни каких-то других шорохов.

– И что мы с тобой будем делать?! Как отмываться?! – причитал муж.

Она легонько толкнула дверь, стараясь рассмотреть, что происходит внутри комнаты, однако сумела увидеть только то, что ее муж сидит на диване в домашней одежде, низко опустив голову.

Тогда она подумала: «Будь, что будет!» – выпрямила спину, так, что ее крохотная грудь подалась вперед, затем толкнула дверь и гордо вошла в комнату. Ее губы были сжаты почти до синевы, как и маленькие кулачки.

– Света! – удивленно вскрикнул муж, словно в комнату вошла не его жена, а призрак.

– Да это я, Эдуард, изволь объясни… – она не договорила свою пафосную фразу и застыла в дверях, наклонив голову вперед и выпучив глаза.

Ее муж сидел на диване в приспущенных тренировочных штанах, а на ноге у него лежало нечто похожее на большого замученного дождевого червяка, который перепутал ориентиры и вылез из земли не в дождливую погоду, а в засушливый день, припекся на солнышке, да так и не сумел уползти обратно. Его усталая голова, клонилась книзу и всем своим видом он будто бы говорил: «Оставьте же меня уже в покое!»

– Так вот… – сказала она и запнулась.

5.10.2017

Разделительная полоса весьма респектабельного проспекта, переходящего в шоссе, ведущего в международный аэропорт, как нельзя кстати подходит для той самой безудержной русской езды, в которой одновременно соединяются упоение скоростью и, что самое главное, упоение от собственной значимости. Конечно! Все остальные с тупой завистью и злостью смотрят из своих колымаг: дорогих и не очень и совсем дешевых на твой завораживающий полет сквозь два недвижимых потока автомобилей, растянувшихся на многие километры, как по направлению к центру города, так и в область. Да, на этот полет стоило бы посмотреть!

Седан БМВ представительского класса в невероятной комплектации скользил по белой разметке, которая всем своим видом говорила о том, что двигаться по ней не разрешается… кому? Ивану Ивановичу, служащему банка, давящему объемным задом плюшевое сидение новенького кроссовера эконом класса – не разрешается. Таксисту Вазгену на «солярисе» – тоже не разрешается и даже Мальвине Бугаре – известной кукольной певице, с надменным видом развалившейся на кожаном сидении своего красного «лексуса» – ей тоже не полагается! А вот Аркадию Семеновичу Евдокимову – видному политическому деятелю, бросающему едкие комментарии с экранов телевизоров и из динамиков радиоприемников вместе со значительными порциями столь же едкой слюны, – ему положено. И он наслаждался, каждый раз, словно самый первый, наслаждался полетом своего служебного БМВ с мигалкой и завистью наслаждался и озлобленными взглядами всех этих обывателей. «Да будь они хоть на «бентли»!» – думал он. – «Хоть на «ламборгини», а все же так не могут, а я могу!» – и тогда он самодовольно улыбался, и его красноватое и щербатое от природы лицо приобретало злорадостный оттенок. Его водитель – Алексей, хорошо знал повадки шефа в отношении поездок в автомобиле и особенно по разделительной полосе, тот совершенно не терпел снижения скорости, а непредвиденные остановки и вовсе считал личным оскорблением и, если Алексей допускал оплошность – ему крепко доставалось от Аркадия Семеновича. Поэтому каждый раз он очень старался не получить очередную оплеуху и летел на полном ходу, исполненный священным ужасом от мысли, что кто-то может выскочить ему наперерез… Но! Нагоняй от шефа был еще страшнее, к тому же зловещая синяя мигалка, установленная на крыше и еще пара синих фонарей на решетке радиатора говорили о том, что можно все… Однако Алексей, по своей природе, не слишком любил нарушать правила, ему бы работать водителем автобуса, но разве там заплатят столько, сколько здесь?! Нет! А еще здесь можно получить премиальные, или бутылку дорогого коньяка, особенно, когда шеф в хорошем расположении духа, например, если вышел от любовницы… Что с того, что ты ждал его во дворе до утра, зато он сказал пару добрых слов и подкинул пару смятых купюр, разве такое возможно в автобусном парке…?

«Да!» – размышлял меж тем господин Евдокимов, наблюдая в тонированное до черноты стекло разноцветную вереницу других машин, которые, как букашки столпились на дороге. – «Представляю я, как это выглядит со стороны! Мчится мой черный автомобиль вытянутый и хищный, как акула, по разделительной полосе, а все только рты и пооткрывали, некоторые кулаками грозят, сплевывают! Ха-ха-ха! А что толку?! Ты хоть отгрызи себе тот кулак, хоть весь пол заплюй, а никогда вот так вот не поедешь, и дети твои не поедут, и внуки!» – потом он почесал висок и вспомнил, как сравнил машину с акулой. – «А хорошо было бы еще приделать моему «бумеру» острые, как бритва, плавники и по бокам и на крышу! Вот тогда бы весь этот озлобленный плебисцит, прости Господи, разбегался от меня в разные стороны в почтительном уважении! Не успел отъехать?! На, получи разрезанный бок! А уж верхний плавник начисто срежет провода ненавистных троллейбусов и трамваев! Пусть они там зенки вылупят и таращат! Ха-ха-ха! А я скажу, поделом вам…!» – и тут что-то в нем взыграло, мало ему было сидеть, развалившись на заднем сидении служебного автомобиля, захотелось властвовать, захотелось, чтобы люди запомнили его, чтобы знали, КТО тут едет! Он опустил вниз стекло и попутно крикнул Алексею: