Александра Чацкая - Троллейбус без номеров

В отличие от проглотов, шишиг и прочих темных тварей низшего класса, этим существам мало питаться страхом жертвы. Доппельгангер хочет захватить место человека, которого он приметил, и жить его жизнью, выпив до капли и полностью лишив какого-либо рассудка. Из-за внушающей страх концепции доппельгангера (людям, которые не являются гражданами Государства, он часто снится в кошмарах) мало кому удалось выжить после встречи с ним.

Что такое сны? Нет, не пустое определение из словаря Даля. Что такое сны, если описывать их словами? Что это за чувство? Как понять границу между сном и бодрствованием? Как понять, если ты оказался во сне? И если ты не помнишь, как ты засыпал и как просыпался, можно ли быть во сне, оставаясь в сознании?

Саша редко помнила моменты засыпания и моменты бодрствования. Единственное, что она запоминала хорошо, так это свои сны. Наверное, это логично, ведь если твоя реальная жизнь серая и одинаковая, полная лишь обид и разочарований, запоминается лишь то, что создает твоя фантазия.

Очередная обида. Очередная несправедливость. Острые и тонкие, жирные от масла губы русички зашевелились, проговаривая ее фамилию, распахиваясь на гласных и приоткрывая белый от налета язык.

– Необходимо остаться после уроков и оформить актовый зал для ежегодного театрального фестиваля. Мамонтова, останешься?

– Елена Федоровна, я, правда, занята…

– Опять булки будет по ночам жрать, – громко шепнул кто-то, и весь класс зашелся хохотом. Губы русички изогнулись в быстрой, практически незаметной ухмылке.

– Мамонтова, я не прошу, я говорю тебе это сделать. Родная школа обеспечила тебя образованием – бесплатным, прошу заметить! Родная школа столько для тебя делает, кормит тебя, поит, обучает, а ты! Вот оно, ваше поколение, поколение неблагодарных, неуемных потребителей, дело которых – потреблять! Разве ты задумывалась, что для всего того, чем ты пользуешься, что ты ешь на завтрак, необходим труд? Разве ты об этом думала? Ты позор для школы, Мамонтова, и если ты не оформишь все к завтрашнему дню, мы тебя отчислим!

Саша угрюмо вздохнула, ковыряя ногтем большого пальца обложку учебника по русскому языку, обводя огромную цифру «семь». На обложке осталась вмятина, которая через мгновение рассосалась. Саше нравилось ковырять этот пластик, полиэластан, или из чего была сделана эта обложка: успокаивало.

– Знаешь, почему тебя заставили делать плакаты до девяти вечера? – шепнула Аня. Она опять села с Машей Мироновой, заставив Сашу сидеть в одиночестве за последней партой. – Потому что тебя не жалко. Ты все равно ничем не занимаешься после учебы, даже в секции не ходишь.

– А почему ты спортом не занимаешься? – Маша, в принципе, относилась к Саше довольно хорошо, и иногда она думала о том, что, не будь Ани поблизости, они вполне могли бы стать подругами. Маша, в отличие от остальных, никогда не задевала ее, никогда не шутила над ее весом – в лицо, по крайней мере – никогда не доводила ее до слез. Максимум, что от нее можно было услышать, это легкое подтрунивание. – Тебе было бы полезно… ну… для фигуры.

– Так ей мать не разрешает, – Аня басовито хохотнула, опершись локтем на парту. Сейчас она прямо-таки светилась какой-то небрежной красотой. – Типа, постоянно боится, что ее драгоценную кровиночку кто-то убьет или изнасилует. Хотя, будь я парнем, я бы на такую, как Саша, даже не взглянула бы – побоялась быть раздавленной.

Аня расхохоталась, и Маша вслед, и Саша тоже принялась смеяться деланным, искусственно громким, визгливым смехом, ведь если она смеется, значит, ей смешно, значит, ее не задели. Значит, ей не обидно. В груди что-то как будто полоснуло ножом, в горле появился этот чертов комок, и Саша опять сжала кулаки, до боли впиваясь ногтями в кожу, чтобы не расплакаться. Почему она такая нежная…

– Да расслабься, это я шучу, – Аня перегнулась через парту и хлопнула ее по плечу. Хлопок получился настолько ощутимым, что больше был похож на удар. – Как говорится, если друзья обижаются на подколы, то друзья твои долдоны. Ну, мы с Машей пошли, нам в одну сторону… Удачи с плакатом!

Сидя на последней парте – рядом стояли комнатные растения, какой-то фиолетовый цветок, от которого шел резкий, удушливый запах, из-за которого Саше становилось плохо и она не могла сосредоточиться: кружилась голова, буквы плыли перед глазами, а горло перехватывало комом – Саша смотрела, как уходит ее единственная подруга.

Вроде бы им было весело вместе, вроде они прекрасно дружат, но почему тогда Саше так обидно? Почему Саше постоянно хочется плакать? Наверное, она какая-то неправильная.

Снег падал на асфальт крупными хлопьями, отражаясь в свете фонарей. В классе пахло пылью, мелом и красками, а колени Саши болели так, будто она участвовала в забеге по ползанию на длинные дистанции. Облизав кончик кисти, она поставила ярко-красную жирную точку, формируя восклицательный знак. Пот лил с нее градом, и Саша, тяжело выдохнув, поднялась с коленей и оперлась о парту.

– Вот, Мамонтова, какая же ты молодец, – русичка улыбалась, стоя в проходе. – Не пожалела времени для родной школы.

– Завтра у меня контрольная по физике, – Саша тяжело вздохнула. – Теперь я точно не успею к ней подготовиться.

– Не мои проблемы. Я, конечно, попробую поговорить с Алексеем Юрьевичем, но если он откажется принять во внимание, то что поделать, что поделать… Эх, молодежь, не цените вы школьные годы.

Плюнув, Саша убрала краски обратно в коробку, поставила в шкаф и пошла к гардеробу. На улице уже давно стемнело, снег падал прямо в лицо, и Саше было хорошо-хорошо, несмотря на то, что ноги буквально отваливались.

– Влюбленный дурак, сумасшедшая ситуация , – Роберт Плант в наушниках будто подводил итог дня. Нет, не про влюбленного дурака, конечно. Про ситуацию.

Ветер дул Саше прямо в лицо вместе с острыми снежинками, делая больно щекам. От железных очков неприятно заныл кончик носа. Холодно. Наверное, мама уже волнуется за нее, ну, конечно, ведь Саша никогда не возвращалась домой настолько поздно.

– Ты видела новый «Крепкий орешек»?

– Да, ходила на премьеру с парнем, я, правда, не люблю все эти махачи, но парню понравилось. Ты знаешь, мы с ним уже…