Дмитрий Раскин - Эвви и три луны

– А-а! – вскакивает Друг, – кого я вижу! А-а! – устремляется к Кауфману в полупоклоне и с вытянутой вперед, как боевое копье, предвкушающей рукопожатие дланью. Тяжеленное брюхо Друга наверняка бы перевесило, и движение в полупоклоне органично бы перешло в керлинг на этом самом брюхе по паркету к ногам Кауфмана, если бы не было уравновешено монументальной задницей. Именно задница позволяла Другу сохранять достоинство в этой его пробежке к Обожаемому Телу. Раскрасневшееся лицо, сморщившееся от счастливого смеха так, что в налившихся багровым, прыгающих, радующихся складках окончательно пропали и без того маленькие глазки, вызывало вполне проктологические ассоциации. И с этим лицом пришлось целоваться. Друг счастливо смеялся. Его голос и смех вызывал примерно те же самые ассоциации. Рука друга была непропорционально, неимоверно длинной для такого т е льца – длинной и тонкой, а кисть – неправдоподобно широкой для такой руки, крепкой и доброй. Видимо, это результат эволюции под воздействием многолетних рукопожатий с Господином Президентом.

Кауфман усаживает Друга за «маленький кругленький столик». Лицо Кауфмана теперь с «доброй лукавой улыбкой». (Гарри долго тренировался.)

– Ну что, друг? Чаю?

– Чаю, дружище. Чаю! – было ясно, что Друг сейчас просто умрет, если не попьет президентского чаю.

– А помнишь, дружище, – глазки снова пропали в складках счастья, – это ж ты научил меня более-менее сносно играть четвертый тромбон. Если б не ты, меня бы точно выперли к матери из музыкалки.

Кауфман должен теперь его потрепать по черным его, жестким, как щетка, стоящим дыбом волосам. «Фу ты, гадость какая! Но все ж таки лучше, чем целоваться».

Из исчезнувших, несуществующих глаз Друга каким-то образом потекли слезы умиления

– Да-а, – вытирает слезы платочком расчувствовавшийся Друг, – было время… жизнь была… сказка… Так с тех пор всё ведешь меня-неразумного по жизни. Смотри-ка: Пожизненный ведет по жизни! Отлично, да?!

Далее он о том, что неплохо было бы отдать ему половину пароходной компании «Паруса» (принадлежит другу Президента по шахматному клубу), раз уж жизнь к этому подвела. Сам Пожизненный подвел его, неразумного к этому, ведя по жизни.

– К половине пароходного холдинга? – уточняет Кауфман.

Друг бурно радуется, а заодно намекает, что неплохо было бы дать ему монополию на продажу булавок на всей территории Летрии и провинций.

– Сигнал! – громко сказал Кауфман.

Мраморная плита боковой стены задрожала и начала медленно сдвигаться вправо. Вот в проеме рука, вот плечо… Глотик вышел в гостиную как из могилы, из склепа. Кауфман, пусть и знал всю механику, вздрогнул. От изумления на лице Друга вновь появились глаза. Но тут же снова исчезли от счастья и радости:

– Глотик, дорогой! Какими судьбами? Служба? Служба, как же, понимаю-понимаю.

Глотик преспокойно защелкивает на протянутой к нему для рукопожатия руке кандальную цепь. Из потайной комнаты выходят два гренадера с алебардами

– Это все шахматист, предатель! – Друг верещит и трепыхается уже в дверях. – Он, сука, давно уже зарился на мои рудники.

Гренадер не без удовольствия пихнул его кулаком в спину, вывел тем самым из равновесия систему «брюхо–задница». Уже в следующих дверях Друга подхватили шестеро затянутых в коричневое трико. Забили ему в рот кляп, кокетливо завязав тесемки кляпа ему на затылке бантиком. Он же пытался компенсировать исчезновение звука выразительностью пластики, отчего всё стало напоминать балетную сцену: силы тьмы тащат грешника в ад.

– Какие будут еще указания? – учтиво склонился над Кауфманом Глотик.

Ни на йоту не сомневался, что будут еще указания. Кауфман спрятав руки под стол, чтоб не было видно, как они дрожат:

– Хотел было составить тебе список, но смысл? Всех знаешь сам.

Глотик осклабился.

– Что, не веришь своему счастью? – попытался улыбнуться Кауфман.

– Будут ли еще какие уточнения по данным мне указаниям, – вкрадчиво начал Глотик.

– Да нет… вроде бы, – не понял его, пожал плечами Гарри.

Коннор забил тревогу в чипе. Элла ругается у него в наушнике.

– Стоп! Стоп! Стоп! – сообразил, замахал руками Кауфман. – Все они в лучших, соответствующих международным стандартам камерах нашего подземелья ждут прихода своих адвокатов. И всё. Ты меня понял, и всё !

– В каком смысле «всё», Господин Президент?

– В прямом! В единственном! И не дай тебе бог увидеть здесь какой-то намек или недосказанность, как это обычно у тебя бывает! Понял?

– Что? И даже не пытать? – некоторое разочарование на лице Глотика.

Элла с Эвви отпаивали его чаем в терракотовой гостиной. Коньяком и чаем.

– Ничего, ничего, привыкнет, втянется, – это Коннор в чипах у всех троих, – еще и во вкус войдет.

– А не пойти бы тебе, – нежно огрызнулась на Коннора Элла. Добавила Гарри еще коньяка в чай. После секундного колебания плеснула себе и Эвви. Если честно, трясло их всех. Телефон, зазвонивший на столе, если б мог знать, как напугал их, наверно б зазнался.

– Алло, – выдохнул в трубку Кауфман.

Сколько было у них тренировок на Готере, как все у них получалось при компьютерном моделировании. А вот то, что звонок доведет до инфаркта?!

– Господин Президент, – секретарь сбит с толку этим его «алло», – к вам гофмаршал президентского двора.

– Тавтология, – зачем-то сказал Кауфман, тут же, пытаясь сообразить, – с какой целью?

– Как обычно. Господин Президент, – вышколенный секретарь ничем не проявил своего удивления, – ежедневный доклад перед сном.

– Да, действительно, – промямлил Гарри (они не знали об этом ритуале), – конечно, как я мог забыть, – ободряя себя, – не усну без этого доклада.

Гофмаршал был женщиной, но в соответствии с принципом приоритета должности перед гендером, женщина была в мужском костюме – строгий двубортный пиджак и шпага на перевязи. Пока она идет (они видят ее на дисплее) анфиладой комнат, Элла предположила, что гофмаршал бывшая любовница «Господина Президента» и вполне возможно, что иногда, помимо вечернего доклада, делает и еще кое-что, так, для снятия президентского стресса.

– Ваше Президентское Величество, – начинает докладывать гофмаршал.

В принципе, это бабьи сплетни: кто куда пошел, кто кому чего сказал, кто разбил на кухне чашку (едва ли не так!), но произносилось настолько торжественным тоном. Видимо, так положено по протоколу гофмаршалу. Властным движением руки (у него уже получается?!) Гарри останавливает доклад.

– Завтра. К двенадцати часам, собрать в Большом зале…

Гофмаршал достает блокнот и начинает записывать.

Эвви совсем не к месту вспомнилось вдруг, что точно так официант на Первой Луне принимал у них с Коннором заказ.