Егор Балашов - Cпасая рыбу из воды

Страшнее всего то, что в квази эти дети были совершенно адекватны. Они проявляли интерес к миру, могли сами искать себе интересы. Но стоило им выйти из депривации – как они превращались в безвольные куклы.

– Опять? – Застонала девушка. В ее голосе была искренняя боль. – Когда же вы от меня отстанете?

Бурная реакция обрадовала Анатолия. Реакция в его деле – это всегда хорошо. Хуже, когда дети вообще остаются лежать бревном, не понимая и не осознавая себя самим собой.

– Диана, здравствуй. Ты делаешь успехе, это очень хорошо, могла бы ты встать?

Девушка, закрыв лицо руками, заплакала. Ее сотрясали судороги.

Плакала она долго.

– Я хочу назад! Меня там ждут?

Легкое удивление Анатолия выразилось тем, что он приподнял бровь: эта вопросительная интонация померещилась в словах девушки или это была ошибка, все же Диана в значительной степени дезориентирована. Или она сама не уверена в своих слова?

– Кто тебя ждет? – Уточнил воспитатель.

– Друзья, – упавшим голосом предложила девушка.

– Друзья из нашего центра?

– Да! – С вызовом произнесла она, – вы же не даете выйти с полигона!

Столько обвинения в этих словах, столько страдания.

– У меня там много друзей, но я не могу к ним дойти! Как вы это сделали? Отпустите меня! Хватит приводить меня в эту комнату, хватит издеваться надо мной! Я пожалуюсь в полицию! Дайте мне…

Девушка захлебнулась словами. Каждое следующее слово было все более неуверенным и тихим. Но Анатолий все же с облегчением вздохнул. Наконец-то воспитанница начала проявлять хоть какие-то желания.

– Диана встань! – Велел Анатолий старясь одновременно сочетать и мягкость, и приказной тон в голосе.

Но девушка только повернулась лицом к стене. Она поджала колени к груди и затихла. Анатолий знал, что теперь с девочкой нет смысла разговаривать – она просто не услышит. Через пять минут, может быть через пол часа она снова оживет, снова начнет реагировать на слова. Но сейчас она будет безучастна ко всему. Это нормально. Так делали некоторые квазизависимые дети. Словно просто выключаясь на некоторое время. Некоторые ребята могли потом рассказать, что в это время они словно засыпали или оказывались в некоем подобии квази. Без других людей, без событий. Словно локальный, индивидуальный квази-мирок. То ли мозг так убегал от стресса, то ли в них просыпались зачатки возможности соединяться с ноосферой без вспомогательных приспособлений, камер депривации и шунтов.

– Анатолий? – В дверях появился менеджер проекта. Один из младших начальников, все же имеющих право распоряжаться деятельностью Анатоиля.

– Я занят с ребенком. Освобожусь не ранее чем через сорок минут. – С трудом сдерживая негодование произнес воспитатель. Эти чиновники всегда только мешают! Вот что такого важного могло произойти, чтобы вмешиваться в сеанс!

– Прибыла новая группа. На этот раз семерки.

– Серафим Алексеевич! Я веду уже четыре группы! Четыре! В данный момент у меня сеанс! У Вас вообще совесть есть? Как я должен работать с этими детьми? Вы понимаете, что первая группа требует постоянного внимания! Просто постоянного! Я их еле-еле до шестерок поднял! А вы чего хотите? А четвертая группа?

– Вторая группа выпускается. Как раз возьмете новую группу. Необходимо Ваше внимание. Не беспокойтесь, это и правда семерки.

– Я категорически против того, чтобы выписывали вторую группу! Они же вернуться к нам через неделю! – взорвался воспитатель. Диана в своей камере депривации даже дернулась. На что Анатолий краем сознания отметил, что все же девушка идет на поправку. Раньше она не реагировала на тон. По крайней мере не столь явно.

– Это не обсуждается. Вы сейчас же принимаете новую группу. Сейчас же! – При большом желании в голосе Серафима можно было уловить нотки паники.

– Да что же такое? Почему я? Есть же другие воспитатели. Лена? Отдайте группу ей! У нее сейчас только один поток! Она справится!

– Нет. Есть нюанс. Понимаете… В общем. Им нет даже десяти лет. Кому-то восемь. Восемь! Остальные постарше. Они семерки. Почти семерки. Только один мальчик девятка. Ладно! Я понял! Анатолий Григорьевич, я переведу четвертую группу Зинаиде Петровне. Так хорошо? На это вы согласны? Вы же понимаете! Вы единственный настолько опытный специалист! Вы единственный, кто публиковался из нашего центра! Вы с нами со дня основания! Кто если не вы? Они просто не знаю, что делать с этими детьми! Мы же все работаем по вашим методичка. А Маша, Мария Сергеевна, когда увидела эту группу просто заплакала. Она до сих пор сидит у себя и плачет. Девушки вообще не справятся с этой задачей – они видят маленьких детей, о которых надо заботиться, ухаживать, сопли подтирать. Они не смогут ломать их, как это можете Вы! Их надо спасать! Да их же всего шесть человек! Ну, что беретесь? Да, твою же мать! Я спрашиваю только из вежливости! Вы беретесь, это Ваша группа! Это однозначно Ваша группа!

– Так вот какого Вы мнения о моей работе, – сухим осипшим голосом чуть ли не прорычал Анатолий, – значит, я ломаю детей? Значит, я насилую их личность? Да? Так Вы видите мою работу?

– Но ведь это для их же блага, – опешил менеджер.

– Вон из кабинета! – уже по-настоящему взорвался воспитатель. – Уйдите, чтобы я Вас вообще больше не видел! Я для каждого из них ищу подход, вывожу из стазиса! Пробуждаю сознание, прививая интерес к настоящей жизни. И мне какая-то бюрократическая морда будет говорить, что я этих детей ломаю? Пошел вон, скотина!

Анатолий даже швырнул чем-то в дверь. Это что-то разбилось, но в Серафима не попал ни один осколок – он успел улизнуть. Но менеджер все же оставил последнее слово за собой – на коме воспитателя пиликнуло срочное сообщение – это был список детей и фотография. Фотография чистенькой комнаты и шести совсем юных детей. Они лежали в кроватках с открытыми глазами. Только спустя несколько секунд Анатолий понял, что это не фотография – это прямая трансляция из комнаты. Один из детей молча плакал, другой сосал палец, и судя по всему уже очень давно. Девочка не спешно осматривала комнату. Пожалуй, эта девочка – единственная семерка из группы. Остальные восьмерки. У нее во взгляде не угадывался интерес, но она хотя бы изучала новую обстановку. Остальные просто отбывали, оставаясь полностью безучастными. Как их положили, так они и лежали. Жуткое зрелище. Всегда жуткое зрелище.

Как такое вообще допустил Бог? Как может здоровый человек, проявляющий интерес к квази, живущий там полноценной жизнью, в настоящем мире становиться безучастной куклой. Как это вообще возможно? Как человек может полностью потерять любой интерес? Да, как возможно, чтобы человек, ребенок, не реагировал на боль, на дискомфорт, на другие раздражители? Это безумие.