Песах Амнуэль - Клуб убийц

— Ты в этом уверен? — спросил Роман.

По-моему, самый большой недостаток любого полицейского: эти люди способны заставить сомневаться в очевидных вещах. Если человек привык подозревать всех и каждого, он найдет способ усомниться даже в искренности Ньютона, придумавшего закон всемирного тяготения. Действительно, для чего он это сделал? Яблоко на голову упало? Отговорка, стремление направить следствие по ложному пути! Наверняка замышлял какое-то преступление.

Всю ночь после ухода Романа я думал, тем самым создавая во Вселенной самые замысловатые альтернативы. К тому же, я был уверен, что комиссар выдал мне не всю известную ему информацию. Может, он знал об одном из членов «клуба убийц» нечто компрометирующее? Реальную смертельную обиду, которую человек затаил и… И что?

Да ничего! От воображаемой пули премьер Бродецкий может умереть только в альтернативном мире, который…

Я точно помню, что было три часа ночи — мой взгляд упал на циферблат часов, когда я босыми ногами шлепал по холодным плиткам пола к видеофону. Минуту помедлил, решая, кому звонить — то ли сначала Роману, а потом господину Рувинскому, то ли сначала поднять с постели директора Штейнберговского института, а потом уж заняться комиссаром полиции. Позвонил директору, а где-то, ясное дело, осуществилась другая альтернатива.

— Интересно, — сказал Рувинский, хлопая глазами, — идеи тебя посещают исключительно в ночное время?

— Обычно идеи не посещают меня вообще, — парировал я. — Поэтому я хватаюсь за любую, когда бы она не явилась. А сейчас речь идет о жизни и смерти.

— Чьей? — спросил Рувинский. — Если твоей, то меня это не интересует.

— Премьер-министра Бродецкого.

— Я сейчас умоюсь, — сообщил директор института альтернативной истории, осознав, наконец, важность исторического момента.

— Можно ли убить человека, только подумав об этом и представив мысленно свои действия? — спросил я Моше Рувинского, когда тот не только умылся, но еще и оделся, чего, вообще говоря, мог не делать.

— В альтернативе, да еще при наличии реальной причины для ненависти,

— да, безусловно, — сказал Моше, повторив мои слова, сказанные вечером комиссару Бутлеру.

— Нет, в нашей реальности.

— Нельзя, — коротко сказал Рувинский и уставился на меня, ожидая продолжения. Действительно, не поднял же я его с постели только для того, чтобы задать дурацкий вопрос, на который и сам знал ответ.

— Моше, — проникновенно сказал я. — Пораскинь мозгами, хотя они у тебя все еще крепко спят. Ты задумал убийство. Тем самым ты создал альтернативу, где это убийство вот-вот совершится. Но тот, другой ты, который живет уже в той, другой альтернативе, однажды начинает сомневаться: а может, лучше не убивать? И — не убивает. Возможно такое?

— Естественно, — согласился Моше.

— Это значит, — продолжал я, стараясь говорить по возможности внушительнее, поскольку мне нужно было окончательно убедить еще и самого себя, — это значит, что возникает еще одна альтернатива, где убийство совершается, будучи совершенно неподготовленным физически. И эта, третья, альтернатива может совпасть с нашей…

— Может, — зевнул Моше, — чисто теоретически может. На деле это не реализуется, потому что альтернатив бесчисленное множество, и вероятность того, чтобы линия сделала петлю и вернулась в первую реальность, настолько мала, что, согласно формуле Горовица…

— Проснись! — воскликнул я. — До тебя еще не дошло? Формула Горовица описывает случайные переходы. А если ты намеренно продумал создание альтернативы, а там, тоже намеренно, сделал свой выбор, вернув линию на…

Все-таки Рувинский был профессионалом. Я-то полагался на интуицию и не был уверен в точности собственного вывода, а Моше тут же, подняв взгляд к потолку, просчитал в уме какие-то недоступные моему понятию коэффициенты в формуле какого-то там Горовица и стал багровым как премьер Рабин, отвечающий на вопросы репортеров.

— А что? — сказал он. — Есть конкретный подозреваемый?

— У Бутлера есть, — сообщил я.

В шесть тридцать мы собрались в кабинете Рувинского, и Роман подключил институтский компьютер к файлам памяти Управления полиции.

— В этот клуб регулярно ходят девять человек, — сказал Роман. — Вот они на экране. Четверо — обыкновенные графоманы. Когда я решил заняться этой компанией, то заставил себя прочитать по одному произведению каждого из этой четверки. Это полный кошмар. Если они замышляют сюжет с убийством министра, у них почему-то в результате непременно погибает банкир. И наоборот. Они уверены, что так интереснее. Этой четверкой можно не заниматься.

— Пятый и шестой, — продолжал Роман, — профессиональные программисты, в клуб они ходят для того, чтобы расслабиться — для них нет лучшего способа расслабления сознания, чем игра воображения. Я изучил их сюжеты. Это изощренные пытки, включающие, конечно, все возможности современных компьютеров. Врагов у них нет, и нет причин или поводов желать кому-то смерти. Хотя, я думаю, что, если бы такие причины были, именно эти двое стали бы главными подозреваемыми.

— Достаточно ли глубоко ты копал, Роман? — спросил я исключительно для того, чтобы поддеть комиссара.

— До дна, — сказал Бутлер, на мой взгляд, слишком самонадеянно. — Седьмой член клуба был директором банка, но в прошлом году отошел от дел. Враги у него есть, но сюжеты, которые он излагает своим друзьям на заседаниях клуба, говорят о вялости воображения. В любой альтернативе он попался бы через минуту. Пустой номер. Восьмой, точнее восьмая, единственная женщина в этой компании.

— Алиса Фигнер, — сказал директор Рувинский, глядя на изображение.

— Совершенно верно, известная манекенщица.

— Мне казалось, — задумчиво произнес Рувинский, — что в ее голове не больше трех с половиной извилин. Что она делает в этом обществе интеллектуалов?

— Внешность обманчива, — философски заметил Роман. — Алиса очень умна. И у нее есть враги, которым она желает смерти. Различные сюжеты, заканчивающиеся убийством, Алиса придумывает быстро, но так же легко от них отказывается, когда кто-нибудь указывает ей на логические несоответствия. Говорит, что ей проще придумать новое убийство, чем доводить до ума старое. В результате ни в одном из ее сюжетов нет завершенности, и потому Алису я бы тоже исключил из числа подозреваемых.

— Остается всего один человек, — сказал Рувинский, показав тем самым отличное знание арифметики.

— Да, именно его я оставил напоследок, поскольку именно он наиболее опасен в этой компании. Ариэль Шлехтер, политический противник нынешнего премьера. Проиграл, как вы знаете, на последних выборах, его партия не прошла электоральный барьер. Слишком самолюбив, чтобы вступить в большую партию — ведь там он может и не попасть на первое место, а стоять ниже первой ступеньки не в его характере. Бродецкого он ненавидит, и потому естественно, что вот уже третий месяц разрабатывает в клубе один и тот же сюжет — как убить премьера. Повторяю: один и тот же. В отличие от Алисы, он тщательно дорабатывает мельчайшие детали, когда ему указывают на какие-то несоответствия. В результате, господа, в прошлый четверг он представил сюжет убийства премьера Бродецкого, в котором «коллеги» не обнаружили ни единого изъяна. После обсуждения, выслушав аплодисменты, Шлехтер объявил, что он доволен, и что директор Института альтернативной истории господин Рувинский будет доволен тоже.