Catrine Crane - Жить

Когда поставщик приехал на первую встречу для подписания договора, я сразу понял, что мы не сработаемся. Его образ представлял собой стереотипную классику девяностых. За тем лишь исключением, что он выглядел моложе типичного авторитета. В кабинет вперед него вошли два амбала охранника. Всё тщательно осмотрели и смерили меня презрительным взглядом. Только потом вошел он, наглой уверенной походкой в сопровождении еще одного не менее неприятного мужчины. Как потом выяснилось его помощник – правая рука. Сам поставщик всегда молчал, на этой встрече и всех последующих, от него редко можно было услышать хоть пару слов. Если его что-то не устраивало, он лениво толкал локтем своего помощника и многозначительно смотрел на него. Помощник и вел все дела. Поведение всегда вызывающее. Каждая реплика отдавала неприкрытой агрессией и презрением. Общались со мной крайне высокомерно. О деловом подходе речи не шло. Я сдержанно терпел выходки, тон и подколы. Перед каждой предстоящей встречей с этими людьми настроение портилось. В их обществе я чувствовал себя невнятным школьником. Выбора не было, только этот поставщик снабжал мою больницу всем необходимым. Приходилось как-то уживаться с тем, что есть. Всякий раз я напоминал себе, что делаю это ради пациентов, поэтому не позволял себе поддаваться эмоциям. Убеждал себя, что встреча не займет больше часа. Встречались раз в месяц. Потерпеть редко и недолго неприятное общество не так уж сложно. Они поспорят, покажут превосходство, напомнят, что я завишу от поставок. Неприятели хорошо прощупали мое нутро и понимали, что ради пациентов я готов, если не на все, то на многое. В итоге мы кое-как согласуем условия и подпишем очередной документ. После, когда я с облегчением поставлю подпись в контракте рядом подписью поставщика, они уйдут, напоследок кинув очередную колкость. Я закроюсь в кабинете, попрошу не беспокоить меня минут пятнадцать и выкурю сигарету другую. Одной обычно не хватает после подобных встреч.

Наши стычки стали привычным делом, но последняя выходка угрожала жизни нескольких замечательных людей. Мы всегда спорили о суммах и сроках, но приходили к соглашению, пусть даже совсем на невыгодных условиях, которые заставляли меня нервничать и искать лазейки, то в бюджете, то в способах растянуть остатки препаратов из-за задержек с поставками. Нужно отдать должное, условия контракта поставщик никогда не нарушал. Но сегодня вместо необходимых пятидесяти баллонов кислорода, он прислал в больницу тридцать. Телефонный разговор ни к чему не привел. Мы договорились о встрече. Второй раз за месяц придется неизвестно сколько терпеть неприятное общество. Но я был готов к любым неприятностям и неудобствам, лишь бы получить необходимое количество кислорода в срок. От мысли, что его не хватит и настанет день, когда я потеряю пациента, меня бросало в дрожь. Холодный пот струился по спине. В это трудно поверить, но в больнице за время моего руководства не умер ни один пациент. Именно поэтому смерть так страшила меня. Как врач я должен быть готов к смертям, но после того как я видел улицы и дома, заполненные трупами, что-то сломалось. Каждая жизнь приобрела еще большую ценность. Мне хотелось спасти всех, кто выжил. Отсутствие летальных исходов в практике легко объяснить. После вируса в живых остались в основном люди с сильным иммунитетом и без хронических заболеваний. Тяжелых пациентов в больницу поступало крайне мало и мы как-то справлялись. Особую группу составляли разве что пожилые. С ними дела обстояли сложнее в силу возраста.

Отсутствие достаточного количества кислорода ставило меня в ситуацию, в которой я должен выбрать, кому жить, а кому умирать. Я не мог обратиться в полицию или в суд. Во-первых, это заняло бы приличное время. Прождать начала процесса можно было от трех до шести месяцев, иногда и дольше. Во-вторых, по новым правилам при обращении в правоохранительные органы, судья в первую очередь решал, справедливо ли вообще обращение. Не зря ли ты тратишь время и ресурсы государства. И то и другое подвергало меня риску. Времени ждать процесса в такой ситуации, конечно, не было.

Все оборудование и препараты теперь заказывали исключительно на месяц, по разрешению от министерства здравоохранения. Дела обстояли так, сначала я утверждал списки со всем необходимым в министерстве, а затем делал заказ у закрепленного за мной поставщика. Соответственно кислородные баллоны были рассчитаны на месяц, больше бы не дали. Мы в больнице уже привыкли к этой бюрократии и научились оставлять небольшой запас на крайние случаи. Но сейчас, даже с учетом запаса, я мог выиграть всего дня три от силы. Месяцев на судебные тяжбы не было. Действовать нужно было здесь и сейчас. Поэтому единственным способом было выбивать обещанную поставку из поставщика.

Обращение за защитой в государственные органы также затрудняли связи поставщика. Я бы попробовал, если бы не отсутствие времени, но знал, что все равно проиграю. Если суд решает, что ты зря тратишь время со своими жалобами, ты получал наказание, называемое административным. Я изучил вопрос. Меня могли оштрафовать на крупную сумму. Это бы ударило по больнице в первую очередь. А могли снять с должности, чего я тоже, конечно, не желал. Итог – на поиск справедливости и поддержки у государства рассчитывать не приходилось. Именно поэтому я искал способы справиться своими силами. Сначала взывал к совести поставщика, затем тыкал в договор. Ожидаемо попытки успехом не увенчались. Тогда я с трудом уговорил его на встречу. Я не придумал четкий план, но надеялся, что так получу еще одну возможность. Голову посещали даже безумные идеи запереть его в кабинете и не выпускать до тех пор, пока не привезут остаток заказанной партии.

Который день я ходил сам не свой. Рассеянный, погруженный в собственные мысли. Я не мог думать ни о чем, кроме как о злополучных кислородных баллонах, которых катастрофически не хватало. Вечером накануне дня встречи с поставщиком я зашёл в палату к пациенткам, пожилые женщины, одна очень напоминала мою мать. Я сел на край кровати, опустил голову и теребил краешек накрахмаленного пододеяльника. Мне трудно было посмотреть ей в глаза и произнести в слух то, о чем она подозревала. Другие обитатели палаты уже спали. Милая старушка накрыла мою руку шершавой ладонью. Она все поняла по моему лицу, прочитала во взгляде. Я все еще не нашел сил взглянуть женщине в глаза, зная, что ничего не могу для неё сделать. Миниатюрная аристократичная дама добродушно с материнским теплом и заботой глядела на меня почти прозрачными глазками. Наверное, когда-то давно они сияли, словно голубое бездонное озеро на солнечном свете. Седые длинные волосы, забраны в тугой пучок у основания шеи. Впалые щеки и чуть дрожащая нижняя губа. Мама, наверняка, выглядела бы также в ее возрасте. Голубые глаза тоже поблекли бы, но не потеряли бы задорного блеска, жизнелюбия и тихого спокойствия. Раньше стоило заглянуть в родные глаза и становилось так хорошо. Все проблемы тут же становились игрушечными. Мама жизненные трудности воспринимала с пониманием и стойкостью. Я всегда по-доброму завидовал этому свойству. Вот бы хоть на минуточку заглянуть в ее глаза и ощутить покой и тепло. Как же мне тебя не хватает, мамочка! Как бы ты мне сейчас помогла! Совсем не важно, сколько тебе лет. Для родителей мы навсегда дети. Я перестал быть ребенком, когда ушла мама. Отца с нами не было на момент страшных событий уже пять лет. Никогда не был маменькиным сынком. Довольно рано стал самостоятельным и съехал от родителей. Начал строить свою взрослую жизнь. Но при трудностях всегда приходил домой. Место силы. Стоило просто прийти, побыть немного с мамой в молчаливом диалоге взглядами, покурить с отцом в кухне, тоже молча и услышать его коронное: «Ну чего раскис то, сынок? А?!». И всё сразу становилось не таким уж и сложным. Сразу находилось решение проблемы. Каждый раз выходя из подъезда старой пятиэтажки, где жили мои старики, где я провел детство, я дышал иначе, полной грудью. Воздух казался бодрящим, походка уверенной, трудности всего на всего легкими препятствиями.