Александр Житинский - Вчера, сегодня, позавчера...

«От кого?» – сказал я ей вслед.

Обратного адреса на письме не было, а стояли только две буквы, не вызвавшие во мне никаких ассоциаций. Но почерк… Почерк смутно о чем-то напоминал. Я посмотрел письмо на просвет. Оно было совсем тонким. Не письмо, а, скорее, записка. Уже догадавшись, я разорвал конверт, слыша, как во многих, местах бьется сердце.

«Здравствуй, Алеша! Я не уверена, тот ли это адрес. Мне дал его Игорь Минин, помнишь? Но у него сведения пятилетней давности. И все-таки вдруг это не тот адрес?! Это было бы ужасно: найти и вновь потерять! Алешка, я сейчас в Москве по делам, остановилась у своей сестры. Напиши хотя бы пол-листочка о себе и своих близких. Буду очень ждать твоего письма».

Внизу был адрес сестры и приписка: «Очень хочу тебя видеть».

Игорь Минин был одним из наших одноклассников. Откуда у него взялся мой теперешний адрес, я не знал. Но это меня сейчас и не занимало.

Ирина не сказала мне ни слова. Я сам пришел к ней в кухню, будто был виноват в полученном письме, и постоял с минуту рядом. Тогда я не подумал о том, что она могла бы запросто выкинуть это письмо, чтобы не возникало лишних хлопот. Кто бы ее за это осудил? Ведь она знала, что я снова выйду из равновесия.

«Она просто узнала наш адрес… Хочет, чтобы я рассказал о нашей жизни», – сказал я. «Наш адрес… О нашей жизни, – повторила жена. – Только я ничего не спрашиваю, зачем ты мне говоришь? Ты хочешь, чтобы я продиктовала тебе ответ? Будь наконец мужчиной!»

Прошел день с отчетливо обозначенной между нами границей. Иногда я чувствую, что жена становится суверенным государством с неприкосновенными границами, на которых она выставляет дозоры. Я ходил вдоль границы, пытаясь проникнуть внутрь, и одновременно размышлял об ответном письме. Оно складывалось в уме туго, мучительно медленно, потому что было абсолютно ненужным. Мне требовалось тебя увидеть, но я гнал эту мысль, считая поездку в Москву невозможной, – считая так до следующего вечера, когда я очутился в компании приятелей, отмечавших какой-то новый праздник жизни.

Часам к десяти я вдруг подумал, что сижу за бокалом вина, а ты находишься совсем рядом, на расстоянии ночи езды, и если я сейчас не уеду, то потеряю тебя навсегда.

Мне стало легко и весело. Я встал и сообщил обществу, что срочно уезжаю в Москву. Все оценили мою шутку, на секунду прервав разговоры, но я уже надевал шапку. Тогда они забеспокоились и потянули меня к столу, а я упирался, так что произошла смешная возня, детские игры, визг на лужайке. Я рассвирепел и сказал им, что в Москве меня ждет первая любовь, которую я не видел шестнадцать лет. Я почти не соврал. Шестнадцать лет. Они были убиты этой цифрой.

«А Ирина?.. – спросила в наставшей тишине женщина, которая знала мою жену. И тут же замахала руками, зашептала убежденно: – Езжай, Алешка, езжай!.. Так надо, не думай ни о чем. Только предупреди Ирку». – «Как? Телефона ведь у нас нет». – «Напиши записку, я отвезу».

Все даже протрезвели, почуяв, что решается нечто важное в жизни, происходит, может быть, поворотный момент в судьбе. Почему-то не было и речи о том, чтобы уехать, к примеру, завтра. Я написал невразумительную записку и побежал к Московскому вокзалу, притягиваемый невидимым далеким магнитом, вернее, одним из его полюсов, который находился в Москве и совсем не ждал от меня таких подвигов. Вторым полюсом был я. Тогда еще, вчера, я написал тебе в одном из писем чужие стихи: «Противоположности свело. Дай возьму всю боль твою и горесть. У магнита я печальный полюс, ты же светлый, пусть тебе светло!..»

Печальный полюс прилетел на вокзал и убедился, что билетов ни на какие поезда нет. Но это уже не имело значения. Вдохновение тащило меня за ворот пальто, и я подчинялся ему не размышляя. Первая же проводница приютила меня в своем вагоне, поезд дернулся и повез меня в наше сегодня без билета, вопреки всем правилам и инструкциям, регламентирующим проезд пассажиров по Октябрьской железной дороге.

Я заснул сном ангела, лишенного угрызений совести. У ангелов просто нет совести, потому нет и угрызений…

За восемь лет я свыклась с мыслью, что где-то живет женщина, которая любила Алика и которую он любил. Я уговорила себя, что в жизни бывает все, в том числе и дети с тайной своего рождения. Я предчувствовала новую встречу Алика с нею, но думала, что она произойдет не так.

Все-таки Алик ничему не научился. Когда он получил это письмо, он снова впал в тоску и нерешительность. Он не хотел понять, что теперь самое время перевести эту бывшую любовь в нормальную дружбу. Нам ведь уже не двадцать четыре года. Я знала, что если мы хоть однажды встретимся все втроем, просто встретимся по-дружески, то это будет конец той истории и начало совсем новой.

Ничего не вернуть, как Алик этого не понимает!

В конце концов, что было, то было. Пускай это останется между нами тремя как горькое, или печальное, или светлое, или не знаю какое воспоминание.

Я только опасалась, а вдруг у нее не сложилась семейная жизнь? Тогда, конечно, все мои рецепты ничего не стоят. Тогда ей нужен он, а не наша дружба.

У меня была надежда, что Алик на этот раз поступит по-взрослому. А он опять, как мальчишка, сорвался в Москву, обидев меня.

Вдруг вечером приехала какая-то женщина, которую я, оказывается, знаю. Мы встречались в одной компании. Она выложила мне записку Алика и принялась утешать меня. Одновременно она сгорала от любопытства и старалась под видом сочувствия вытянуть у меня признания. Ей так хотелось, чтобы я поплакалась! Я прочитала записку, нарочно бросила ее на стол небрежным жестом и сказала:

– Спасибо… Мне только жаль, что вы потеряли время. Я знала, что он уехал.

– Как? – ахнула она.

– Я его хорошо знаю… Лучше, чем он сам.

– Вы только не волнуйтесь, он вас любит, но тут совсем особая история, – затараторила она.

Между прочим, в записке об этой истории не было ни слова. Значит, Алик им все рассказал… Я посмотрела на нее так, что она замолчала. Не знаю, что она увидела в моих глазах, но быстро ушла.

И тогда я разозлилась и обиделась. Я обиделась именно на то, что какая-то незнакомая женщина приехала объяснять мне эту особую историю, которая уже восемь лет не оставляет меня ни на минуту, которая у меня в печенках сидит! Она приехала сообщить о любви ко мне моего мужа! Я очень огорчилась, что Алик не нашел в себе мужества поступить так, чтобы не задеть моего самолюбия.

Я, правда, знала, что он уедет. И я знала, зачем он уедет, хотя у него на этот счет были, наверное, другие мысли. Я знала, что он уедет, чтобы завершить эту историю, а вовсе не продолжить.

День, когда его не было, казался мне пустым и холодным. Но я ни на минуту не почувствовала себя побежденной. Было тоскливо оттого, что мое восьмилетнее терпение не дало результата. Я не побеждена, но и не победила. А начинать все сначала уже не было сил.