Александр Житинский - Сено-солома

Допили рислинг и стали петь. Песни были какие-то неизвестные мне, но знакомые им. Тут только я окончательно осознал, что мы принадлежим к разным поколениям. А что я, виноват? По радио этих песен не поют, в турпоходы я не хожу, на вечера менестрелей тоже. Поэтому я подпевал без слов.

Я подпевал, а про себя думал о трудностях руководства людьми. Я еще никогда об этом не думал. Незачем было.

Вот они сейчас ко мне запросто. Петя, Петь, а девушки даже Петечка. А ведь завтра нужно вести их в поле. Не исключено, что придется заставлять работать. Иначе будем голодать, правда ведь?

С другой стороны, держаться на расстоянии тоже тоскливо. Хочется быть с людьми. Не такой уж я старик. Двадцать девять лет.

Пока я так размышлял, Юра с Верой ушли смотреть на луну. Так они сказали. Чего они нашли особенного в луне, не понимаю. Хотя догадываюсь. В юности сам смотрел на луну. Знаю, к чему это приводит.

Яша все перебирал струны, а Леша постепенно перемещался на нарах ближе к Тате. Подползал, как разведчик. Тата увлеченно пела песни, но замечала эту тенденцию. Это было видно по безразличному выражению ее лица.

Леша уже готовился открыть рот, чтобы пригласить Тату смотреть луну. Должно быть, он обдумывал окончание фразы. Но я его опередил.

— Надо воды принести. Пить хочется, — сказал я. — Тата, ты не знаешь, где тут колодец?

— Ой, он далеко, — сказала Тата.

— Ну, покажешь, — сказал я с легким оттенком приказа.

Тата спрыгнула с нар, провожаемая взглядом Леши. Такой взгляд бывает у рыболова, когда рыбка срывается с крючка и шлепается обратно в водоем. Я взял ведро, и мы с Татой выскользнули наружу.

На крыльце Юра показывал Вере луну. Луна висела над крышей клуба, как дорожный знак «Проезд запрещен». Юра уже держал Веру за руку, это я заметил краем глаза. Темпы довольно большие, но не безумные. В пределах нормы.

— Мы идем за водой, — объявила им Тата. Чтобы они не подумали, не дай Бог, чего-нибудь другого.

— Угу, — промычал амбал Юра. В лучах луны его копна волос светилась электрическим светом.

Позвякивая ведром, мы пошли по улице. Поселок досматривал первую серию сна. Собаки подбегали к заборам, мимо которых мы шли, и оттуда лаяли изо всех сил. Потому что были в безопасности.

Давно я не гулял с девушками при луне. Да еще с ведром. Сразу нахлынули какие-то романтические мысли. Я искоса взглянул на Тату. Она делала вид, что у нее этих мыслей нет.

— Вот за этим забором колодец, — сказала Тата.

Я нашел калитку и убедился, что на ней имеется табличка относительно злой собаки. Света луны для этой цели хватало. Повернуть назад значило навсегда потерять престиж руководителя и мужчины вообще. Я подумал, что если от собаки отбиваться ведром, проснется вся деревня. Больше я ничего не подумал. Просунул руку сквозь калитку и приподнял крючок.

Как только мы вошли во двор и калитка за нами закрылась, злая собака нехотя появилась из будки. Она потянулась и посмотрела на меня с удивлением. Она, по-видимому, решила, что я не умею читать. Собаке очень хотелось спать, но нужно было оправдывать табличку на калитке.

— Р-р-р… — лениво начала собака.

— Послушай, — сказал я рассудительно. — Мы тебя не видели, и ты нас не видела. Договорились?

— Р-р-р… — продолжала собака.

— Ну чего ты рычишь, как мотоцикл?

Вопрос застал собаку врасплох. Она изумленно приподняла брови. Так мне показалось. И на минуту смешалась.

— Спи, — сказал я. — Не теряй времени даром.

Собака, видимо, подумала, что над нею издеваются. А у меня и в мыслях не было. Обиженно тявкнув, она устремилась к моей ноге. Я успел повернуть ведро внутренностью к собаке и попытался надеть ей на морду. Собака уворачивалась. Произошла небольшая коррида.

— Ну, не надо, Шарик, не надо, — сказала Тата. — Это свой.

Она подошла к Шарику и потрепала его между ушей. Шарик посмотрел на меня с презрением и заполз в будку. Я нацепил ведро на крючок и бросил в колодец. Ручка ворота закрутилась, как пропеллер. Крючок вернулся без ведра.

— Утопло, — сказал я.

— Утонуло, — поправила Тата. — Пошли дурака Богу молиться!..

Все! Никакой дистанции между нами уже не было. Меня разжаловали в рядовые. Я даже немного обрадовался, потому что теперь было проще.

— Самой, между прочим, нужно мозгами шевелить, — сказал я. — Знакома ведь с этой системой.

— Знакома, — согласилась Тата. — Это уже второе ведро. Первое было днем.

— К концу нашей работы заполним весь колодец, — сказал я.

— Нужно достать кошку, — сказала Тата.

— Тебе собаки мало?

— Крючок такой. Кошка называется, — сказала Тата. — Чтобы ведра доставать.

— Хорошая погода, — сказал я, пытаясь сменить тему разговора.

— А можно багром.

— Воздух-то какой! — сказал я.

— Я хочу спать! — вдруг капризно заявила Тата.

Мы вышли со двора, но пошли почему-то не в ту сторону. Улица скоро кончилась, и мы пошли по траве. Трава была теплая. Тихо было вокруг. Где-то далеко блестело озеро. Посреди поля росло толстое дерево. Ветки у него начинались почти от земли. Мы влезли на дерево и устроились наверху, как птички.

— И что? — спросила Тата. Она находилась веткой ниже.

— Тихо! — сказал я. И начал читать такие стихи: «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит…»

— Лермонтов! — объявила Тата. — В школе проходили.

Я посмотрел на нее со сдерживаемой ненавистью. Раз в школе проходили, значит уже и не волнует?

— «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» — упрямо продолжал я.

— Ты что, охмурить меня хочешь? — спросила Тата деловито.

— Дура! — пропел я с верхней ветки. — Продукт эпохи.

— Как-как? — заинтересовалась Тата. Видимо, так ее еще не называли. Я имею в виду — «продукт эпохи».

— Дитя века, — пояснил я, — бесчувственное дитя века.

— Старый чемодан, — сказала Тата и спрыгнула с дерева. — Чао!

И она исчезла в темноте. Господи, что за походка! В каждом движении было столько презрения и чувства интеллектуального превосходства, что мне стало страшно за себя. Когда она ушла, я прочитал стихотворение до конца. Это чтобы успокоиться.

Потом я добрел в потемках до нашего сарая и завалился спать. Рядом храпел дядя Федя. Внизу, подо мной, спал на тюфячке Лисоцкий. Спали и амбалы, мирно светясь в темноте белыми пятками.

— Ну, что? — спросил утром Лисоцкий, заглядывая мне в глаза.

— Ничего, — мрачно сказал я. — Любви не было. Победила дружба.

— Слава Богу! — сказал Лисоцкий.

Мы съели первый свой завтрак, который соорудили Вера и Надя. Такая каша цвета морской волны. Неизвестно, из чего. Но вкусная. И пошли в поле.

Поле было близко. Мы бы никогда не догадались, что это поле. Нам это объяснил управляющий. Мы думали, это джунгли. Трава была в человеческий рост. В основном, с колючками.