Татьяна Калугина - Группа

Альба вернулась утром 18-го мая, ровно через год, один день и двенадцать часов после растождествления. «Вернулась», «растождествление» – все это, впрочем, не более чем слова, нарядный психологический антураж, призванный обставить сам эксперимент и процесс выхода из него как нечто особенное. Как что-то такое, о чем нельзя просто сказать – проснулась. Или – открыла глаза.

В действительности же Альба именно это и сделала. Открыла глаза. Проснулась.

Ее разбудил мужской голос, монотонно, без интонации произнесший над ее ухом несколько слов. Кажется. Вроде бы. Альба не была до конца уверена, что именно он. Возможно, ее разбудила музыка – легкая классическая музыка, что-то из Вивальди, а может быть, из Шопена.

Музыка продолжала играть и сейчас, а вот каких бы то ни было мужчин, да и вообще людей, в обозримом пространстве не наблюдалось. Впрочем, в этом тоже стоило убедиться.

Альба приподнялась на локте. Движение получилось рывкообразное, чересчур резкое для нее, привыкшей все делать плавно-неторопливо, соразмерно своим габаритам и килограммам. На секунду Альба замерла в замешательстве, не понимая, что́ это, прислушиваясь к себе. Она успела даже немного испугаться.

А потом все изменилось. Сразу и навсегда.

Незнакомое – точнее, давно забытое – ощущение легкости нахлынуло на нее, восхитительной ладности всего тела, которым вдруг стало так странно и непривычно, так радостно управлять… От этой радости-ладности тянуло рассмеяться, как от щекотки.

Руки и ноги, которыми Альба зашевелила одновременно, сбрасывая одеяло и садясь на краю кровати, показались ей в первый миг лапками какого-то насекомого. Она чуть было не запуталась в них, до того они были длинными и чужими. Тут Альба увидела свои ступни – ухоженные, с красивым розовым педикюром. Альба захихикала, вглядываясь в растопыренные пальцы ног. Потом, прикрыв рот ладонями и еще больше округлив и без того расширенные глаза, захихикала снова. Все вокруг нее закружилось, поплыло, словно стронулась с места большая пестрая карусель. Альба легла на бок, подтянула колени к тому месту, где еще вчера у нее был огромный толстый живот, бесследно теперь исчезнувший, и подумала: «Это сон».

Наблюдатели, сидевшие в скрытой зоне комнаты, выпрыгнули из своих кресел и устремились к Альбе – прямо сквозь голограмму цветочной оранжереи с трепещущими над бутонами роз колибри. Наблюдателей было двое – молодой мужчина и женщина средних лет, оба в щеголеватых серебристо-оливковых кимоно, лишь отдаленно напоминающих медицинскую униформу. Женщина потрогала Альбино запястье, заглянула под оттянутые веки глаз. С гримаской досадливой озабоченности охлопала себя ладонями по карманам.

– Сухой нашатырь? – веселым голосом осведомился мужчина и протянул ей маленький электронный приборчик, не преминув перед этим по-жонглерски, с переворотом, подкинуть его в воздухе. – Вуаля! Ma cherie Натали, держите!

– Спасибо, Илларион Аркадьевич ! – холодно отчеркнула женщина, с виду годящаяся нахальному вундеркинду если не в матери, то в научные руководители точно. Бойкий малый. Доктор медицины, профессор каких-то там наук, сотрудник кафедры реабилитаций сознания и правая рука мэтра Голева, как он сам себя в шутку называл. (Соль шутки заключалась в том, что мэтр от рождения был левшой).

Затем она склонилась над раскинувшейся на кровати Альбой и приблизила вэйкаппер к ее виску. В ту же секунду приборчик сдержанно пискнул – бип-бип, – и глаза Альбы открылись, взгляд сфокусировался на лицах и стал осмысленным.

– С добрым утром, Альба! – торжественно-ласково произнес доцент.

– С добрым утром, доктор Ларри! С добрым утром, эээ… ммм…

– Натэлла Наильевна, – подсказала женщина. – Между прочим, ваш оператор.

Окончательно придя в себя, Альба уселась на краю кровати, тесно сдвинув колени и стараясь пореже на них, на колени, поглядывать, чтобы опять не грохнуться в счастливый обморок. Но пореже не получалось.

– Как вы себя чувствуете, дорогая? – продолжил расспросы доктор.

– Как… как бокал шампанского! – выпалила Альба. И завернула губы внутрь рта, чтобы не выплеснуть очередную порцию глуповатого хихиканья. Глаза у нее блестели и перескакивали с лица доктора Ларри на лицо Натэллы-как-там-ее-Наильевны, а руки неустанно елозили по коленкам, разглаживая складки ночной сорочки.

Эти сорочки, больше похожие на кокетливые полупрозрачные пеньюары, придумал для женского состава группы тоже он, доктор Ларри. Раз уж пробуждаться к новой жизни – то во всей красе! Так, чтобы навсегда запомнить этот момент и в дальнейшем не ронять планку.

– Я вижу, – расплылся в улыбке доктор. – Альбина, а скажите-ка, шампанская вы моя, сколько вам сейчас лет?

– Двадцать восемь! – без запинки ответила Альба.

– А было?

– И было двадцать восемь!.. Ой. То есть… Это получается, двадцать девять мне сейчас, – проявила сообразительность Альба и ненадолго задумалась, сдвинув брови и осмысляя потерю года.

Но что такое был этот год по сравнению с этими вот коленками?! С этими бедрами идеальными? С ощущением плоского, подтянутого, из тугих мышечных лент сплетенного живота? Там, где раньше всегда было тепло и влажно от жировых складок «фартука», теперь было пусто, пусто! Не было ничего!!!

– Мне двадцать девять лет, – прочистив горло, хрипловатым от волнения голосом продолжила Альба. – Меня зовут Альба Малюр. Год назад я согласилась принять участие в программе доктора Голева «Новые контуры». Сегодня, ровно год и одну ночь спустя, я вернулась ! В абсолютно здравом уме и трезвой памяти! В общем, короче, я хочу сделать заявление: это невероятно! Этого просто… в это просто невозможно поверить! Я заявляю: доктор Ларри, и доктор Голев, и все, все, все вы – гении!! волшебники!!! Вчера в эту самую кровать легло сто сорок пять килограммов жира! А сегодня их встало… Господи, сколько их встало?! Пятьдесят? Шестьдесят? О господи!!!

Одновременно с Альбой вернулись еще пятеро. Два бывших толстяка, Модест и Митя, бывший эпилептик Арсений, бывшая выпивоха Андреа, страдавшая, помимо бытового алкоголизма, еще и глубокими затяжными депрессиями, и бывший аутоморф – девушка по имени Листиана.

Последний, седьмой, участник эксперимента продолжал отсутствовать. На пароль подъема он не отреагировал, и это было очень и очень скверно. Потому что именно этот сигнал, именно этот, состоящий из полудюжины слов, звуковой код являлся ключом к выходу из гипнотического транса. Только он мог вернуть участника из его временного и весьма условного, но все же небытия. Если уж и он не возымел никакого эффекта, то на обычные приемы вроде тормошения за плечи, оттягивания век и похлопывания по щекам нечего было и рассчитывать.