Дмитрий Градинар - Отражение тайны

В блестящем лаковом экипаже въезжал Мастер на каменный настил моста, ведущего в замок Аламеда. Рядом с ним, бережно держа в руках ковры, отобранные слугами известного кастильского гранда, сидели на покрытых бархатом лавках трое жителей посёлка, сопровождавшие Мастера. Им пришлось проделать неблизкий путь. Через Лорку и Альбасете, через Ла-Роду и Таранкой. Мастер молчал. Молчали и его провожатые. Только изредка прикладывались к дорожной фляге с водой. Лошади устали, а форейторы всю дорогу кривили лица. Им ещё никогда не доводилось сопровождать столь низкородных пассажиров.

На большом постоялом дворе у Аргандо им пришлось сделать последнюю остановку. Здесь заменили лошадей. На медные ступицы колес навели пламенный блеск, а с подножек экипажа смели дорожную пыль. Но это не помогло. Мадрид встречал их безразличием, как всегда встречают чужаков большие города, где хватает собственных людей, новостей и событий.

Вельможа, носящий громкую фамилию, которая, впрочем, была стёрта потом временем, принял ковродела и его спутников в огромном мраморном зале. Ковры Мастера лежали тут же, на длинном столе, и вся свита гранда не могла оторвать взгляды от увиденной красоты.

– Мы поражены твоими трудами, старик! – вельможа кивал головой в такт собственным словам, роняя их, словно щедрые дукаты. Он знал цену каждой произнесенной фразе. Каждой букве. И все приближенные знали, как дорого стоит его похвала. Он говорил медленно, и каждое слово имело вес, который не измерить никакими марками, либрами и унциями. – Мы признаём, что свет ещё не видел подобных творений. Мы желаем видеть всё это на дворцовых стенах. Какая цена тебя устроит, старик?

И тут время замерло. Всё застыло. Только руки Мастера перебирали что-то незримое в воздухе, словно продолжали играть с тканью. Мастер молчал долго. Настолько долго, что нижняя губа самого спесивого из слуг вельможи успела провиснуть, обнажив десны и жемчужный ряд зубов. То ли дело жители поселка. Их жемчуг был сплошь гнилой и неровный. Мастер не составлял исключения. Но его руки! Он гипнотизировал, он творил какое-то чудо, непонятное, прозрачное, вечное…

Кто-то кашлянул, кто-то шаркнул башмаком, а кто-то и подавил зевок. Ведь есть на свете люди, неспособные различить цвета, есть неспособные оценить звуки, немало и тех, кто не способен оценить вообще ничего, если оно не принадлежит лишь им самим. И только раболепие перед сюзереном заставляло их сейчас таращиться на ковры Мастера. Их нельзя судить. Все-все важны, как важны в море косяки разноцветных рыб и быстрые мурены, и жирная камбала, и даже никчемные рачки, без которых не существовало бы гордых финвалов. Так или иначе, кто-то дрожал от нетерпения, а кто-то зевнул. И старик опустил наконец-то руки.

– Благородный сеньор! – так отвечал Мастер. – Мне лестно слышать ваши речи… Я всего лишь ваш покорный слуга. Вот только…

Как было ему объяснить, что не звон серебра и блеск золота заставляли его трудиться днём и ночью, не разгибая спины? Как было объяснить, что он никогда не мечтал о таких случайностях, как поездка в роскошной карете, и о столичных бульварах с дарящими тень аламос, так называли рослые кастильские тополя с густыми кронами. Как сказать, что единственное желание, благодаря которому существовала в нём жизнь, это желание день и ночь плести свою ткань, превращая нити в чудо. Ведь то, что приходит во снах и стучит откуда-то из сердца, – ему нельзя не открыть дверь. Нельзя оставить там, за порогом существования этого мира. И было ещё кое-что… Руки Мастера безвольно опустились, из глаз покатилась слеза. Как всё это сказать? Но всё же он попытался…

По залу пробежал удивленный ропот. Снова замерли звуки, слуги озадаченно вскинули и остановили опахала. Летняя жара, пробившаяся в дворцовый зал через раскрашенные окна и стрельчатые арки, старалась превозмочь извечную прохладу камня. Разговоры сменились перешептываниями. Кто-то полагал, что сейчас последует какая-нибудь дерзкая цифра, кто-то, наоборот, предвкушал жест покорности и приношение ковров в дар безо всякой оплаты, но кто бы как ни думал, в их мыслях всё равно позвякивали монеты. Золотые, серебряные, медные, разные. Здесь все знали цену всему.

Ковродел оперся о руку неотступно следующего за ним рыбака. Всё так же, не поднимая лица, сказал:

– Я стар. Голос мой слаб, а волосы седы. Но я имею всё, что помогает цепляться за жизнь… – он говорил так, будто ткал свой последний ковёр. Глухо и обречённо звучал его голос. Он думал о жизни, которая нескончаемым вереском стелется по земле. Думал о том, что скоро силы покинут его, и он уйдёт к тому берегу, на котором встречаются рано или поздно все ныне живущие. А потом вскинул голову, уставившись куда-то между вееров и цветастых нарядов знати. – Пусть же будет так, что перед своей кончиной я успею услышать, как множество людей изо всех уголков страны радостно скажут друг другу: Боже, неужели так красива жизнь? Пусть это видят все…

После этого наступила тишина. Мастер, ослабевший после долгой поездки, сел на стул и превратился в маленького человечка, обжатого со всех сторон временем. И только невидимое эхо гоняло по самым дальним и тайным коридорам замка его речь. Молчание было прервано грандом не сразу, настолько неожиданны были ему слова умельца.

– Старик! Просьба твоя необычна, как необычно дело рук твоих. Но только зачем, объясни, так необходимо, чтоб на всю эту красоту глазела толпа? В моём дворце достаточно места для сотен благородных гостей, все они смогут оценить твою работу с истинно высших ступеней понимания прекрасного! Тебе я предложу сан придворного ткача, и старость твоя будет обеспечена. Всем, живущим в твоём посёлке, я дам много золотых монет. За то, что не позволили тебе умереть от голода и одиночества, ведь я понимаю, как тяжела жизнь в провинции. Уверен, им это понравится больше, чем созерцание всех твоих картин.

Но Мастер не собирался менять своего слова, а сопровождавшие даже не пытались переубеждать его, хотя каждый из спутников понимал, что золото для посёлка – это не просто беззаботный праздник. Это новые лодки, новые снасти. Смола, пенька, железные обручи для бочек, соль, новая ограда для храма, повозки, тягловые волы…

– Старик, подумай! Не подталкивай меня к гневу! Творения твои велики. Но и щедрость наша не мала. Прими награду, и пусть не будет между нами непонимания! Так будет лучше для всех.

Мастер молчал, перебирая пальцами край залатанного платья. Он понимал, что где-то там, бесконечно далеко от Мадрида и вообще от всего мира, Судьба плетёт восьмивязный атлас его жизни. И осталось совсем чуть-чуть. Последние стежки. Ведь есть ещё кое-что… Оно не мешало жить там, среди односельчан, но здесь окажется совсем лишним.