Борис Алексеев - Тайная парадигма времени

Москвич. Профессиональный иконописец и литератор.

Член Московского Союза художников.

Имеет два ордена Русской православной церкви.

Член Союза писателей России

(Московская городская организация).

Пишет стихи и прозу.

Лауреат Премии Гиляровского и серебряный лауреат Международной литературной премии

«Золотое перо Руси – 2016».

Финалист национальной литературной премии

«Писатель года – 2017».

Дипломант литературной премии Союза писателей России

«Серебряный крест – 2018»,

литературного конкурса Союза писателей России

«Лучшая книга года» (2016–2018).

Награждён медалью И. А. Бунина

«За верность отечественной литературе»

(Союз писателей России, декабрь 2019 г.).

Живёт и работает в Москве.

– Вот что, уважаемая комиссия. – Ромул о чём-то задумался и, казалось, потерял нить разговора.

Перед комиссией стоял широкоплечий двухметровый силач, настоящий герой-астронавт из детской книжки о межпланетных путешествиях. И если бы за столом сидели не члены комиссии по расследованию очередной космической катастрофы, а художники, они любовались бы его спокойными статными формами и видели перед собой не потенциального виновника случившейся оказии, а человека, побывавшего в гостях у Самого Бога.

Астронавт продолжил:

– На Земле человек стал этаким беспечным всезнайкой. Ничем-то его не удивишь. Космос – другое дело! В космосе чем больше ты знаешь, тем глубже твоя граница с незнанием. Космическая Одиссея возвращает нам способность удивляться!..

– Ромул, оставьте эмоции. Комиссию интересует только ваша техническая версия случившегося.

– Техническая? Пожалуйста. В считаные секунды непредвиденное обстоятельство превратило нашу Планетарную миссию в жалкую примитивную катастрофу.

Я понимаю, вас интересует человеческий фактор. Искать причину аварии в действиях стрелочника – неистребимая особенность нашего врождённого раболепства! Однако смею утверждать и настаиваю: случившееся с нами – обыкновенная пакость фатального характера. И только.

Вечером того же дня.

– Ромул, здорово ты этих комитетчиков припечатал! Они уже и Верховному списочек составили. Вали на мёртвых, им что!

– Слушай, Рэм, найди мне толкового скульптора. Я обещался поставить памятник ребятам. Если Комитет не прочухается, поставлю сам.

– Почему ты сказал «Рэм»? Я Кларк…

…Рабочая капсула отделилась от орбитальной станции и в штатном режиме вошла в плотный атмосферный слой крохотной планеты Урии [1] Урия – древнееврейское имя «Бог – мой свет» (для особо любознательных: Урия – представительница периферийной планетарной системы ближайшей к нам звезды класса Солнца HD 69830, расположенной в созвездии Кормы). .

Когда до расчётного квадрата посадки оставалось меньше полутора тысяч метров, на поверхности планеты началось мощнейшее извержение вулкана с выбросом радиоактивного пепла. Все приборы капсулы мгновенно зашкалили. Защита, блокированная контуром «i-pi» и не рассчитанная на бомбардировку быстрыми нейтронами, которых практически нет в открытом космосе, не сработала. В результате вместо мягкого и контролируемого «приземления» капсула воткнулась «лоб в лоб» в гранитный выступ скальной гряды. Сотрясение было настолько велико, что все четыре мои товарища, находящиеся в переднем обзорном отсеке, погибли мгновенно. Меня же спасло то обстоятельство, что за минуту до удара я отлучился в «Отсек биологических процедур», находящийся в хвосте капсулы (проще говоря, в сортир). Богу было угодно, чтобы деформация корпуса остановилась в нескольких перегородках от того места, где я, собственно, и «принимал» процедуру. По этой «нелепой» случайности мне удалось обменять смерть на пару отменных шишек на голове и лёгкую контузию в области таза.

Оглушённый ударом, шатаясь, как пьяный, от сотрясения и испарений какой-то разлившейся гадости, я прошёл в головной отсек, вернее в то, что от него осталось, и по трупам товарищей стал пробираться к выходу. Вдруг моя голова буквально раскололась от острой проникающей боли. Казалось, огромный молот недюжинным ударом расплющил содержимое обоих полушарий. От страшного потрясения, будто ветром, меня отбросило в сторону, я повалился на застрявшую в падении перегородку и потерял сознание.

Через неопределённое время я очнулся и тупо поглядел в иллюминатор. Активная фаза извержения закончилась, и вместо огненных языков лавы по склонам перекатывались огромные комья фиолетовых сгустков пепла.

Пепельные формы, похожие на гигантские шары, «весело» выпрыгивали из вулканического сопла и катились по подстывшей дымящейся лаве, подпрыгивая и сталкиваясь в воздухе друг с другом. Это фиолетовое «веселье» казалось мне похожим на некое снежное шоу, показанное лет пять назад по программе «Historical news». О Господи, как же болит голова! Помнится, называлась передача «Культурные и исторические особенности начала XXI века». Там ещё клоун был супер – Полудин. Нет, кажется, Полунин, да-да, Полунин, точно…

Я заставлял себя перебирать в уме, вернее в том, что от него осталось, любую неподходящую к теме катастрофы информацию, стараясь оттянуть ум в сторону от случившегося. Подобным действием (так прописано в курсе «Психология астронавтики») мы как бы огрызаемся на беспардонный натиск гибельных обстоятельств и выгадываем время для выработки спасительного решения.

У выходного шлюза мне почудился странный антропологический гул. «Что за чушь?» – подумал я. Гул нарастал. Подтянувшись на руках, я заглянул в иллюминатор, расположенный в противоположном торце шлюза. Ого! Повреждённую капсулу окружала толпа воинственных живых существ, внешне схожих с нашими доисторическими предками.

Должен признаться, несмотря на драматичность момента, зрелище совершенно захватило меня! У подножия искорёженного сверхметалла неистовствовала, потрясая каменными орудиями труда, и металась из стороны в сторону ожившая иллюстрация из книги о раннем периоде развития человечества.

В голове моей всё перемешалось. Ужасный вид мёртвых астронавтов в разорванных скафандрах, живые комиксы дикарей за окном, разбитая в хлам аппаратура – всё переплелось в липкий причудливый ком визуальной грязи. Я обхватил руками голову и сжал ладонями виски, стараясь удержать в равновесии рассудок, накренившийся как крыша соломенного домика под тяжестью мартовского снега.