Екатерина Перонн - С.О.Н.

Май, 2017 год.

Бывают дни, которые ненавидишь с самого раннего утра. Это воскресенье явно относится к их числу.

Сонная и злая, я сушу волосы старым розовым феном. Они отчаянно путаются, а фен безнадежно жужжит, не справляясь с поставленной задачей. И все потому, что Наташа умудрилась ранним утром сломать мой новый BabyLiss, хотя волос у нее на голове раз в десять меньше, чем моих, – загадочная природа блондинок, не уживающихся с любым видом техники, всегда меня удивляла.

Когда я вхожу на кухню, папа, вымученно улыбаясь, пьет кофе: моя мачеха умеет не только ломать фены, но и порядком доставать людей. Я бы сказала, в этом у нее непревзойденный талант. Если бы в мире существовала премия Оскар за лучшую женскую истерику, то Наташа получила бы Гран-При. И не один. Можно было бы весь камин заставить подобными наградами, и с лихвой осталось бы фигурок десять для декора прикроватных тумбочек.

– С добрым утром, – наливает мне чай отец. Я киваю, подавив мощный зевок, и виновато улыбаюсь.

– С добрым, – и, задумчиво посмотрев в зал, где отчаянно крутится перед зеркалом недовольная мачеха, добавляю: – Думаешь, мы успеем на самолет?

Вопрос, как ни странно, не является риторическим. За последний год мы умудрились опоздать целых два раза.

– Черт побери, юбка-таки села! Так и знала, что этой новой прачечной нельзя доверять, – жалуется Наташа, появляясь на кухне.

Я пытаюсь стереть с лица язвительную улыбку. Папа, видимо, тоже, так как он вдруг резко интересуется газетой, до сих пор невинно лежавшей на столе. За три года семейной жизни Наташа заметно поправилась, но признавать этого упрямо не хочет.

– Алиса, переоденься! – критически осмотрев мои старые джинсы, выносит вердикт мачеха. – Где твой «дорожный» костюм?

С тех пор, как они поженились, новая мама усиленно пытается привить мне чувство моды и несколько десятков светских манер.

– М-м-м… в рюкзаке… – нервно ерзаю я на стуле, с ужасом вспоминая обтягивающие бриджи и белую тряпочку с совершенно открытой спиной, гордо носящую название «топик из последней коллекции». Кажется, я засунула их на дно стиральной машинки? Или в один из чехлов от старого пальто в кладовке? – Я в Париже переоденусь, жалко такой наряд в самолет.

Папа начинает подозрительно кашлять. Его всегда смешат попытки Наташи нарядить меня в «модное».

– Солнышко, но мы и купили этот комплект для поездки, – терпеливо отрезает мачеха, слегка закатывая глаза. – И он тебе так идет.

Таким голосом еще говорят что-то вроде: «Рыбка моя, нужно кушать кашку, а не собачью какашку». Я стискиваю зубы: ненавижу, когда со мной разговаривают, как с маленькой.

– В бриджах больно сидеть – они слишком обтягивают, – применяю я последний аргумент.

– Хм-м, – Наташа с сомнением смотрит на мой плоский живот и тонкие, слегка заостренные коленки, «плавающие» в растянутых джинсах. – Ну, если тебе неудобно…

– Таша, посадка в самолет – через два часа, – вставляет папа, подавив зевок. – Я думал, ты хотела посмотреть сувениры в дьюти фри.

Мачеха, испуганно ойкнув, убегает в гардеробную.

– Спасибо, – говорю я одними губами.

– Это в последний раз, – закрывшись газетой, отвечает отец. – Я бы посоветовал тебе ее слушаться.

Он говорит эту фразу уже несколько лет. И никогда не спрашивает, почему мы не ладим.

Я задумчиво пью чай. Мобильник напористо пищит: Ленке тоже интересно, успеваем ли мы к отлету. Вместо ответа я фотографирую кухонный стол с полной чашкой. На заднем плане отчетливо видны терпеливо пылящиеся чемоданы.

«ХА-ХА-ХА! – явно развлекается моя лучшая подруга. – Марго будет в ярости!»

«Это она может , – без улыбки печатаю я, – в конце концов, это все же ее свадьба!»

«Ну, так как свадьба будет только в следующую субботу, то к мероприятию вы, возможно, и успеете» , – продолжает измываться подруга.

Я криво усмехаюсь, откладываю телефон.

Папа переворачивает страницу, вчитывается в содержание газеты. Я подсматриваю за его бегущим по строчкам, заинтересованным взглядом и в который раз мысленно оплакиваю то время, когда он был мне гораздо ближе. С тех пор как умерла мама, что-то безвозвратно покинуло наши отношения.

Отец вроде и спрашивал, как у меня дела, но никогда не вникал в ответы. Он так нужен был мне после аварии, все мое существо молило о его внимании. Я хотела поделиться с ним кошмарами, что мучали меня каждую ночь, забыться в его отеческих объятиях, выплакать свое горе по нашей общей утрате. Но папа избегал любых разговоров по душам, ограничивался своим «Все в порядке, солнышко?» и рассеянной улыбкой.

Мое воспитание он забросил и был несказанно доволен тем, что это бремя взвалила на себя его новая жена. Отец почти ничего не знал о том, каким человеком я стала: что любила, что ненавидела, чего хотела от своей жизни.

Он будто отгородился от меня тонкой невидимой стеной, каждый кирпичик которой был сделан из прочного, основательного чувства вины.

Скажи он тогда маме, что кто-то другой увезет меня… Или предложи он заказать такси…

Ничего уже не изменить. Мама была слегка пьяна и не пристегнулась, но папа всю жизнь будет корить себя за красную легковушку и летние шины. То, что он хотя бы пошел дальше, внушает мне уважение. И Маргарита, к которой мы летим на свадьбу, была тому первой причиной. Да, возможно, характер у нее – не сахар, но человек она хороший.

Через полгода после аварии Марго, одна из маминых бывших приятельниц, практически переехала к нам. Она вроде как «помогала по хозяйству» и заодно взялась за мое воспитание. Бывший муж оставил Маргарите подарок в виде двух детей и стального характера. Мадам одевалась только в вещи от Шанель (ездила за ними в Париж каждые полгода), говорила с французским акцентом, искусственно картавя, и жила, если честно, в свое полное удовольствие: при разводе она отсудила себе ого-го какую денежную компенсацию.

Возможно, отца привлекла ее материальная незаинтересованность: внезапный статус богатого вдовца собирал вокруг него слишком много влюбленных в деньги поклонниц. Или он боялся остаться со мной наедине. Он слишком долго грыз себя за случившееся и виновато избегал моего наивного детского взгляда. Да и мне шло на пользу общение с двумя отпрысками Марго. Славе было тогда пятнадцать, Нине, как и мне, только исполнилось четырнадцать. Мы играли в прятки, таскали печенье из секретных запасов на кухне, резались в «дурака» и даже пару раз, воспользовавшись отсутствием взрослых, распивали пиво, купленное на сэкономленные карманные деньги.

А потом, в одной из своих поездок в Париж, Марго встретила многообещающего француза. Папа относился к ней, как к доброй подруге (слишком мало еще прошло времени со смерти мамы), а иностранец действительно заинтересовался тонкой душевной организацией, хоть она и была надежно скрыта в оболочке стервозного танка.