Анна Оуэн - Корабли с Востока

Госпожа Ёдо может кричать, потрясать нагинатой, брызгать слюной. Но так по правилам. Сначала вежливо пригласить. Даже ее муж, регент, начинал с писем. Даже в последние свои годы, когда ему было проще убивать, чем разговаривать, даже когда он был твердо намерен убить, все равно он всегда начинал с писем.

На приглашения менее важным людям Тэрумото просто ставит подпись и печать. Собственные. Ограничиваться секретарскими – невежливо. Важным – пишет сам. Кто важный – тоже решает сам, выбирая из списков. Это привычный, легкий труд, он успокаивает не хуже стрельбы из лука. Мстительная, удачная, веселая мысль догоняет его посреди потока… и это значит, что судорога прошла, разум готов работать.

– Ты пропустил госпожу Кодай-ин, – говорит он старшему секретарю.

Серый секретарь не вскидывается с беспомощным «но она же…» – слишком хорошо выучен.

Вместо этого покаянно кланяется. Конечно же, госпожа Кодай-ин, бывшая госпожа Кита-но-Мандокоро, вдова господина регента, ныне обитающая в храме Сан-бонги, ни по каким правилам заложником быть не может… даже если ее приемный сын и двое племянников воюют за Восток. Но если предлог – безопасность, то не написать ей – оскорбительно.

– Я сам, – говорит Тэрумото и собирает на бумагу предельно вежливые слова. Конечно, госпоже Ёдо передадут. Конечно, она взревнует. А если вдовствующая регентша и впрямь решит перебраться в замок, то руки Мори станут несколько посвободней – женщины будут заняты друг другом…

Руки мерзнут – на дворе глубокая осень. Руки мерзнут, суставы болят, но все следующие письма идут легко и весело. Те, кто прочтут их, поймут: отправитель пребывает в прекрасном настроении и очень уверен в себе. Тоже хорошо.

Еще не все приглашения отправлены, как начинают приходить ответы. На это отчасти и расчет. Те, кто уже получил, передадут соседям, начнут советоваться с союзниками, запугивать оппонентов. Слухи, страхи, палка в муравейнике. Так себя запугают и запутают, как тебе и нарочно не устроить.

В письмах – соглашаются, отговариваются, спрашивают о сроках, тянут время, прощупывают почву… Желтый прямоугольник из храма Санбонги раскрывается почти сам, от первого касания. И не содержит никаких секретов.

Просто госпожа Кодай-ин, скромная монахиня, до которой никому не должно быть никакого дела, просит – когда у такого занятого человека найдется свободное время – посетить ее в ее вдовьем убежище и присоединиться к ней в ее молитвах за благополучие страны и процветание дома Тоётоми.

Двое ее племянников воюют за Восток. Двое за Запад. Ее приемный сын, будь он проклят и будь проклят тот час, когда регент заставил дядю усыновить эту тварь, позор фамилии Кобаякава… Ее приемный сын посещал скромную монахиню перед самым сражением. Госпожа Кодай-ин что-то знает – иначе бы не звала. И то, что она знает, может оказаться полезным. Может быть, кто-то с той стороны уже сделал первый ход.

Надо идти. Тем более что это тоже способ тянуть время.

Дождь прекратился, хотя бы на время. Можно ехать верхом, не опасаясь промокнуть. Негоже главнокомандующему передвигаться в паланкине, как беременной женщине. Даже если ехать надо по столичным улицам, а главнокомандующий – усталый немолодой человек. А сырость, из-за которой ломота в теле усиливается, – в седле ее даже легче перетерпеть.

Разговор с Ёдо-доно состоялся утром, сейчас лишь вечер, но уже темнеет. Что поделать – осень, дни становятся короче, таков порядок, установленный небом, и он непреложен, в отличие от порядков, установленных людьми. С последними можно поспорить. И многие пытаются.

Она боится – мысли Мори возвращаются к вдове регента. Она, безусловно, боится. До недавнего времени, чья бы сторона ни взяла верх, ей ничего не угрожало. Не только из-за племянников. Госпожу Кита-но-Мандокоро связывала давняя дружба с Токугавой Иэясу. Теперь же равновесие нарушено, и об уважении, которые воюющие стороны питают к вдове Хидэёси, могут забыть. А ведь есть еще Ёдо, не к ночи будь помянута. Но все это, вместе взятое, не заставило бы госпожу вдову испугаться. Что-то случилось… что-то важное, и потому Мори поспешает по дороге к храму.

Монахиня Кодай-ин, госпожа Кита-но-Мандокоро, которую еще помнят под именем О-Нэ, дожидается князя Мори Тэрумото в своих покоях при храме. Она тоже устала, эта немолодая уже женщина, которой регент был обязан немалой долей своих успехов. Красавицей, подобной Ёдо, О-Нэ не была даже в юности. Миловидна и привлекательна – это да, это было. Сейчас от этой миловидности не осталось и следа. А ведь она не так стара, Мори знает немало женщин в ее возрасте – не только матерей и бабушек, но и монахинь, чьи лица гладки, округлы и светятся покоем. Черты О-Нэ, напротив, с возрастом сделались вызывающе резкими. И стало так еще до смерти тайко – или Мори обманывает память?

Остроумцы утверждали, именно из-за нее пошла мода на умных жен: господин регент эту моду завел, а остальные подхватили. Впрочем, судя по Ёдо, тот же тайко с этой модой и покончил. Но, так или иначе, Хидэёси не принимал важных решений, не посоветовавшись прежде с ней. О-Нэ известно многое из того, о чем не знал даже Исида. Но какое отношение это имеет к нынешней встрече?

Внезапная мысль: а вдруг она боится не за себя, а за Кобаякаву? Каким бы ни был он гнусным предателем – родная кровь и приемный сын… но тут она вряд ли найдет сочувствие у Мори.

Вполне вероятно… Так думает он, пока они обмениваются всеми словами, что предписывает этикет, но следом женщина произносит нечто, напрочь опровергающее эту догадку.

– Ваша светлость, в моем доме случилась беда, которая может обернуться бедой для всех… для всей Присолнечной. Похищен документ чрезвычайной важности, доверенный мне тайко.

Скажи это кто другой, Мори усмехнулся бы про себя – ох уж эти женские страхи, это желание всегда и во всем преувеличивать! Но к вдове регента это не относится. Ни при каких обстоятельствах.

И она действительно напряжена, едва держит себя в руках – это с ее-то опытом в политике.

– Что за документ, госпожа? – Что бы ни произошло, глава клана Мори обязан сохранять лицо.

– Собственноручное письмо великого господина, написанное мне двадцать второго дня пятого месяца второго года Бунроку.

Очевидно, дата имеет важное значение. Но Мори она не говорит ни о чем. Потом вспоминает: в тот год родился юный господин Хидэёри. Наследник. Дитя закатных лет господина регента, гордость Ёдо-доно. Правда, это произошло позже, несколько позже.

А дальше, она произносит такое, что все самообладание Мори, которое он старательно пестовал десятилетиями, дает сбой.

– «Единственным сыном тайко был Цурумацу. Ребенок, который родится у Тяти, принадлежит только ей» [7] Цитируется подлинное письмо Хидэёси. (Примеч. авторов.) .