Евгений Лукин - Джинны пятой стихии

– А почему сменили? Застеснялись?

Седенькие бровки вспорхнули, лобик пошёл морщинами.

– Возможно… – без особой уверенности допустил Раздрай. – Уж больно, знаете, давно это было… – Он прошествовал к пюпитру, на котором возлежал глянцевый туристический альбом. – Вот, пожалуйста… «За прошедшие столетия название города изменялось не однажды… В 359–336 годах до нашей эры город упоминается под названием Понерополис…» – На сей раз Аверкий Проклович читал не наизусть, а с листа. – Так… так… – Он пропустил несколько строк. – А, вот! «Но в анналах истории более часто город фигурирует под названием Филипополис. Такое название закрепилось за городом с легкой руки Полибия…» – Вскинул седой хохолок и победно взглянул на Власа. – Кстати, бывшая столица Фракии… – присовокупил он.

– А теперь-то он как называется?

– Пловдив, – сказал Раздрай. – Да-да, тот самый, что в Болгарии! А вы не знали? – Всмотрелся, встревожился. – Что с вами, Влас? Вы как будто побледнели…

– Ничего… – хрипло выдохнул тот. – Продолжайте…

Неуверенно взглядывая на отчаянное лицо юного грешника, сознающего, что прощения ему нет и быть не может, смотритель краеведческого музея двинулся к следующему постаментику, на котором бледнело алебастровое чело древнегреческого философа.

– Казалось бы… – всё ещё несколько озадаченно огласил он, – Понерополис есть противоположность Аристополиса, иными словами, идеального государства Платона… – Снова не выдержал, всмотрелся. – Нет, с вами точно всё в порядке, Влас?

– Да точно, точно…

– Ну хорошо! – Смотритель отринул сомнения и продолжал: – Но, если вникнуть, зло ничем не уступает добру в качестве сырья для государства, а в смысле количества намного его превосходит. Истинно мудрые правители знали, что опираться следует на людские пороки, потому что на людские добродетели толком не обопрёшься. В противном случае… – Он скроил скорбную гримаску и воздел протезик. – Вот что бывает, когда справедливость торжествует в полной мере. Не зря говаривал Анатоль Франс: «Если уж браться управлять людьми, то не надо терять из виду, что они просто испорченные обезьяны».

Аверкий Проклович приостановился и выжидательно поглядел на Власа. Тот смолчал.

– Ну вот… – шутливо попенял смотритель. – Я-то думал задеть вас за живое… В прошлый раз вы, помнится, настаивали, что добра из зла не сотворишь…

– А я настаивал?

– Ещё как! И в чём-то были правы. Зло не может творить добро, но оно вынуждено его культивировать. Мошенник заинтересован в увеличении поголовья честных людей… Звучит парадоксально, не правда ли? Но только на первый взгляд! Возьмите лисицу… Лисице выгодно, чтобы вокруг было поменьше лис и побольше зайцев… Вот и мошеннику тоже. А если мошенничество достигает высокого статуса государства, оно получает возможность разводить добропорядочных граждан в питомниках, именуемых учебными заведениями, и пользуется этим вовсю.

Я бы определил государство как то главное, становое зло, на котором распускаются в итоге цветы добра…

– А вы здесь в Понерополе кого разводите? – Слушатель уже пришёл в себя настолько, что способен был иронизировать.

– Честных карманников, – с тонкой улыбкой отвечал ему Раздрай. – Честных аферистов. Честных грабителей… Это всё профессии, Влас! Не более чем профессии… Не путайте нравственные устои и род занятий. Если на то пошло, в уголовной среде мораль куда более строга – просто нормы её иные…

– Понятия? – криво усмехнувшись, уточнил Влас.

– Совершенно верно! Понятия. Это те же моральные нормы… Почему вас не возмущают такие словосочетания, как «честный риелтор», «честный имиджмейкер»?.. «Честный депутат» наконец!.. Должен вам заметить, Влас, – добавил он как бы по секрету, – что на самом-то деле от предписанных свыше моральных норм мало что зависит. Какой бы строй вы на людей ни напялили, они всё равно растянут его, разносят, где надо увяжут, где надо ушьют – и будет сидеть как влитой… А теперь пройдёмте в следующий зал…

Следующий зал был ничуть не просторнее и не светлее предыдущего. На стенах висели увеличенные до распада изображения чёрно-белые фотографии с какими-то мрачными трущобами вперемежку с не менее мрачными храмами, а в витринках угнездились всевозможные безмены, гирьки, древний телефон с вертушкой и даже ножная швейная машинка «Зингер» вычурного литья. В глаза бросился плакат, явно предназначавшийся для уличного рекламного щита. Опознать личность того, кто был запечатлён на нём, труда не составило. Лев Толстой. Цитата, чернеющая на фоне седой размётанной бороды, гласила: «Добродетельный государственный человек есть такое же внутреннее противоречие, как целомудренная проститутка, или воздержанный пьяница, или кроткий разбойник».

– Шли века… – лирически известил Раздрай. – А название города оставалось неизменным. Каким образом мы убереглись от переименования в советские времена, даже не берусь судить. Должно быть, выручило слабое знание властями греческого языка. Ну сами подумайте: строительство социализма – и вдруг город негодяев!

– А что, Павел Первый имел какое-то отношение к Понерополю? – спросил Влас, задержавшись перед небольшим портретом курносого самодержца.

– Прямого – нет, – отозвался Раздрай. – Заслуга романтического нашего императора, как величал его Александр Сергеевич, в ином. Павлу мы обязаны принципом, на котором, собственно, всё у нас и держится: наказывать наказанных. Сам-то принцип, разумеется, был известен и раньше, но именно Павел применил его с подлинно российским размахом… – Если можно, подробнее, – попросил Влас. – С удовольствием! Знаете, как он уничтожил речной разбой? – А он уничтожил?

– По сравнению с тем, что было? Да! Несомненно… Он стал карать не разбойников, а ограбленных купцов. Причём карать жестоко – конфискацией и Сибирью. Дал себя ограбить – значит, преступник. А? Каково? – И?! – И всё. И разбоя не стало. Во всяком случае, на бумаге. – А на самом деле?

– На самом деле разбоя поубавилось. Разбойнички несколько утихомирились, остереглись – ремесло-то становилось всё опаснее: купцы озверели и сами начали уничтожать грабителей. Обратите внимание, Влас, умный государь никогда не станет делать того, с чем и так могут самостоятельно справиться его подданные, – какой смысл? Возьмите Сталина! Ну не сам же он, согласитесь, писал доносы на соседа…

– И у вас здесь было… то же самое?

– В общем… да, – с некоторым сожалением признал Раздрай. – Особенно поначалу… Где-то даже хуже девяностых… Но, знаете, тоже утряслось… со временем… Практически за десять лет выбили почти всех отморозков, маньяков… Тех, короче, кто совершал преступления вопреки понятиям…