Евгений Лукин - Джинны пятой стихии

Нина нагнулась и подняла небольшой окатанный водой голыш из кучки таких же камней у ее ног. С минуту почти невидящими глазами смотрела на него. Голыш был серый, с красноватой прожилкой посредине, и весил около килограмма. Ладонь на вид казалась раза в три больше той, что была у Нины на самом деле. Свежий шрам, начинаясь от места, где должны были быть мизинец и безымянный палец, тянулся через ладонь, подныривал под голыш и скрывался за запястьем под рукавом из грязного, свалявшегося меха. Нина крепко сжала камень, почувствовав боль в отсутствующих пальцах, медленно размахнулась и бросила. Звука удара она не слышала. И вообще, почему-то этот сон оказался беззвучным. В месте падения лед слегка прогнулся, в стороны брызнули короткие светлые трещинки. Камень отскочил, оставив белесый след, и заскользил по льду.

Она встала и, прихватив несколько камней, подошла к торосам.

Раз за разом она бросала камни на лед – так, чтобы следующий падал на несколько шагов дальше. Последний упал за серединой речки, но и там не смог пробить корку льда. Нина облегченно вздохнула и снова почувствовала нечеловеческий голод, заставляющий терять последние силы. Напрягая волю, она попыталась подавить его. Но голод не уходил, забыть или прогнать его не удавалось. Он только на время, пока она бросала камни, затих, притаился, и теперь обрушился на нее в полной мере так, что закружилась голова и в глазах поплыли багровые червячки. Нина тяжело осела на торчащую льдину.

Круговерть в голове постепенно улеглась.

Нина вышла по пологому берегу к куче хвороста, где сидела раньше, подняла с земли запорошенную инеем молодую елку с обломанной верхушкой. Она перехватила ствол наперевес и, вперив глаза в тускло-желтый солнечный диск, что-то яростно прокричала ему – раз, другой, третий… Смысла беззвучного крика Нина не запомнила, но твердо знала, что трижды кричала одну и ту же фразу… Она почувствовала, как наполняются мышцы прежней силой, которой должно было хватить для задуманного.

Легко перемахнув через торосы, она оказалась на гладком льду. В черной прозрачной воде под ним стелились причесанные течением водоросли и пучки длинной прибрежной травы. Нина на полусогнутых ногах медленно зашагала вперед.

Лед прогибался все сильнее, каждой ступней Нина чувствовала, как что-то лопается внутри него. Заросшее дно отдалилось и исчезло. Нина осторожно опустилась на колени, потом легла на дышащий под ней лед. Она не смотрела далеко вперед – только на пять-десять шагов, но знала, что пройдена едва ли треть пути. Полуобняв ствол, она ползком продвигалась дальше и дальше, поочередно подтягивая то правую, то левую ногу, стараясь, чтобы большая часть тяжести тела приходилась на елку. Сквозь бесцветную корочку льда просвечивала та же черная вода. Ползти было тяжело, еще тяжелее было передвигать елку. Она скользила плохо, приходилось всем телом распластываться по льду и одной рукой подталкивать ее вперед.

Струйки пота текли по шее и спине, затекая на бока. Стало жарко. Она приостановилась, переводя дыхание, и первый раз глянула вдаль перед собой. Берег казался рядом. Она осторожно оглянулась, перевалившись на бок. Так и есть, больше половины осталось позади. И тут ее охватило нетерпение, да такое, что она до дрожи стиснула зубы, понимая, что именно сейчас торопиться никак нельзя. Она заставила себя двигаться так же медленно и размеренно, как раньше.

Почти у кромки берега она все же приподнялась на колени, отпустив на миг ствол деревца. Правая нога ощутила слабый хруст и, не встречая больше сопротивления, ушла вниз. Нина дернулась в сторону, но вслед за правой ушла и левая. Ноги сразу стали неимоверно тяжелыми, неуклюжими и потянули за собой остальное. Нина взмахнула руками, пытаясь дотянуться до елки, но та неожиданно оказалась далеко. Лишь тонкая веточка скользнула между пальцев, слабо уколов хвоинками, и рука схватила пустоту.

«Крутой берег! – мелькнула мысль, первая отчетливая мысль, которую Нина восприняла за весь сон. – Стрежень около него, а не на середине!..»

Нину завернуло на спину. На короткое мгновение она увидела синий осколок неба, в нос и рот хлынула вода. На месте неба заскользили мутные зеленовато-голубые тени с темными разводами – все быстрее, быстрее, быстрее… Они размазались в одну сплошную грязноватую зелено-синюю полосу, полоса вспыхнула, ослепила, и Нину словно выстрелили в эту ярчайшую, ярче солнца, вспышку…

Баринов выключил магнитофон.

– Все, Нина Васильевна, все. Достаточно. Спасибо… А теперь так: Сталина Ивановна даст вам микстурку, ложитесь и досыпайте. Уже пятый час.

– Да, правда. Мне сейчас бы полезно поспать… А вы?

– А я в кабинет, и – работать, работать, работать… Кстати, на завтра, нет, уже на сегодня бюллетень вам обеспечен. Нет-нет-нет, не спорьте, пожалуйста! – Он предупреждающе поднял руку, хотя Нина не сделала и попытки возразить. – По вашим показаниям вам на работу нельзя денек-другой. На основную работу, разумеется, а сюда, в эту кроватку – милости прошу нынче же вечером.

Результативной оказалась и следующая ночь.

Когда Нина открыла глаза, ее тесноватая кабинка снова была наполнена людьми. Снова были осмотр, обстукивание, пробы для анализов…

Снова она испытала ставшие традиционными и привычными слабость, полную разбитость в теле, жуткое сердцебиение. Новым было то, что в этот раз непривычно долго в сознании присутствовало ощущение из сна – голода, тоски, смертельной усталости и жестокого зноя.

Дежурил Игорь, аспирант Баринова и неофициально его второй зам. Сам же Баринов появился, когда Нина заканчивала диктовку.

«…Так что практически я ничего не видела все это время. Может, это каменоломня, может, какое-то строительство. Но скорее каменоломня, потому что я словно на дне небольшого карьера. Справа и слева краем глаза угадываются люди. Разглядеть я их не могу, потому что знаю, что не имею права прерваться ни на секунду. Не то чтобы оглянуться по сторонам или передохнуть, но даже чтобы отереть пот с лица. Только долблю, долблю, долблю проклятый камень, эту чертову скалу. Знаю, что от нее требуется отделить большой кусок, и я бью, бью по ней чем-то вроде медного или бронзового топора или кайла, углубляю уже вырубленную бороздку. Солнце в зените, жжет невыносимо… пыль, духота… свинцовая усталость в руках, ногах, во всем теле… И вот наступает момент, когда я уже не в силах поднять топор. В глазах расползается плотная багровая пелена, я ничего не вижу. Не выпуская рукоять, падаю на колени, потом заваливаюсь на бок – и все. Все исчезает, а я просыпаюсь…»

Игорь выключил магнитофон и встал, уступая стул Баринову. Тот отрицательно качнул головой.