Захар Оскотский - Последняя башня Трои

– Не знаю! – растерянно простонала Елена. – Не знаю!

– Но ты хочешь этого?! Хочешь?!

– Не знаю! – стонала она. – Хочу, хочу! Не знаю!…

Днем, после ухода Елены, я попытался заснуть, но у меня ничего не вышло, нервы были как под током. До вечера провертелся на диване, впитавшем запах ее духов, поднялся, вконец разбитый, и позвонил Беннету.

Он оказался не в офисе, а дома, начал было с шуток: «Похвально, Вит, даже в Новый год ты работаешь и не даешь покоя начальству!» Но, приглядевшись ко мне, тут же посерьезнел:

– Докладывай!

Пересказ того, что я узнал от Елены о фирме «РЭМИ», вышел неожиданно коротким, не было настроения. От-бубнил факты – и заткнулся.

Голографический Беннет, сощурившись, в упор смотрел на меня. Ноздри его крупного носа раздувались в шумном дыхании (казалось, я даже чувствовал движение воздуха). Он был по-настоящему взволнован:

– Ты уверен, Вит, что их во всем мире не больше тридцати-сорока тысяч?

– Да, разумеется. Но дело не в количестве, это серьезные ребята. Пусть не сплошные гении, как Елена их аттестовала, всё равно таланта им явно не занимать. Они верят в свою идею, как ранние христиане или первые большевики. И ты мог убедиться – по тому, как они уничтожают своих врагов и сшибают спутники, – что они действительно обогнали мировую науку, по меньшей мере на полвека. Точнее – навсегда. Просто потому, что еще полвека мировая наука не протянет. Вместе со всем миром.

– Черт побери! – взорвался Беннет. – Да ведь это самый страшный терроризм в истории!

– Ничего подобного. Террористы пытаются что-то навязать обществу, а наши приятели хотят одного: чтобы общество их не трогало. Надо их оставить в покое, тогда и они перестанут убивать. Похоже, Елена обрушила на меня свои откровения только для того, чтобы я довел эту нехитрую мысль до тебя.

Беннет задумался.

– Но такого просто не может быть, – сказал он, – взять и отшвырнуть всё человечество!

– Один раз мы сами уже отбросили большинство человечества. Потому что оно мешало нам достигнуть бессмертия. Помнишь мусульманских стариков в лагерях? А теперь, с точки зрения этих поклонников Циолковского, мы все точно так же не заслуживаем ничего, кроме вымирания. Правда, они – спасибо им – не собираются

■

нас стерилизовать. Зато и содержать в комфортабельных лагерях, кормить, лечить, оплакивать тоже не будут. Мы для них – отгоревшая ступень ракеты, которая выводит их избранное общество к полноценной вечной жизни. Беннет всё еще размышлял:

– Витали, скажи честно: ты думаешь, они в самом деле смогут прорваться?

– Нет, я считаю попытку обреченной. Их компания протянет, в лучшем случае, на несколько десятилетий дольше, чем вся так называемая семья цивилизованных народов. Так же, как сама эта «семья» только на несколько десятилетий переживет уничтоженный ею мировой Юг.

– При чем здесь Юг? – раздраженно проворчал Беннет. – Как остановить стервятников – вот вопрос!

– Никак. Даже пытаться не стоит. Но Беннет уже принял решение:

– Это угроза всему миру, и мы их остановим! – заявил он. – Чтобы отделиться от человечества, стервятникам придется закупить еще уйму оборудования и материалов. Мы введем против них экономические санкции, заморозим их банковские счета. Они не смогут сбывать свои лантаноиды, они у нас не то что сверхзвуковых лайнеров, и ржавого гвоздя больше не приобретут!

– Будет огромная куча трупов, – устало сказал я. – Они начнут убивать подряд всех, кто им мешает, пока мы не отскочим с их дороги.

– Не только они умеют убивать! – загремел Беннет. – Мы свяжемся с российским правительством, и если ваш президент не справится своими силами, пусть пропустит в Петроград войска ООН! Применят против нас прибор вашего сумасшедшего пацифиста, взорвут наши патроны, снаряды и лазеры – плевать, пойдем с огнеметами! Танками будем давить, чугунные болванки с самолетов сбрасывать!

– Да пойми ты, – уговаривал я, – сражаться бесполезно. Даже если стервятников из «РЭМИ» уничтожить всех до единого, немедленно возникнут другие тайные общества, которые своими путями будут прорываться из нашей обреченности в то, что им покажется настоящим бессмертием. Скорее всего эти другие уже и существуют,

просто «РЭМИ» удалось продвинуться дальше всех. Пусть делают что хотят, они нам не помешают и не помогут. А объявляя им войну, мы только сами приблизим всеобщую катастрофу.

– Перестань умничать, Витали! – закричал Беннет. – Хватит с меня твоих русских штучек! Ты должен немедленно сделать вот что…

– Не буду я ничего делать! Бесполезно. И просто не

хочу.

Когда я проснулся утром второго января и вспомнил всё, что наговорил в Новый год Елене и Беннету, мне стало не по себе. Я же не собирался потерять службу, которая меня кормила! И надежду – хоть призрачную – на новые встречи с Еленой мне тоже хотелось сохранить.

Мало того, меня тяготило чувство, будто я перешел некую черту и оказался в опасности. Дед Виталий, не веривший ни в бога, ни в черта, верил в интуицию. Моя интуиция сейчас поднывала, как больной зуб. Но откуда исходят блуждающие токи тревоги, я не понимал.

Потянулись какие-то странные дни: я словно повис в пустоте. Елена не звонила. Беннет, которому я, виновато демонстрируя усердие, гнал сводки новостей, кое-как выжатых из кипящих рождественским весельем каналов, не откликался.

В эти дни я мог бы сколько угодно смотреть развлекательные шоу. Я мог привести в квартирку-офис женщину. Я мог, наконец, напиться до полного забытья. Но мне не хотелось ни развлекаться, ни валяться с женщиной (ведь с ней пришлось бы еще и разговаривать!), ни даже пить (разве что самую малость, несколько рюмочек). Мысли мои, помимо воли, устремлялись всё к той же, вечной русской теме – спасению мира.

Да, кризис, порожденный бессмертием, оказался всепроникающим, как сильнейшее ионизирующее излучение. Стали разрушаться самые глубинные структуры человеческой психологии. Еще Екклезиаст сетовал: «Все тру-

ды человека – для рта его, а душа его не насыщается». Но ведь именно труды «для рта», для выживания – своего собственного и близких – в прежние века наполняли смыслом короткое существование. В этих трудах и был заложен величайший смысл, раз они позволили от поколения к поколению дотянуть до бессмертия. А вот бессмертие уже потребовало смысла, для большинства доселе неизвестного и просто чуждого. Потребовало именно «насыщения души».

При этом вся прежняя философия, опирающаяся на постулат «философствовать – означает учиться умирать», утвержденный мыслителями прошлого, от древних греков до Монтеня и Толстого, философия, измеряющая человеческое совершенство приближением к стоицизму, оказалась не то чтобы устаревшей, но разреженной. А вместе с нею недостаточным для дыхания стало и ее благородство.