Захар Оскотский - Последняя башня Трои

– И то правда! – согласился президент, опять наполняя рюмки. – Что вокруг да около ходить, свои же люди! А дело, конечно, есть, как без него. – Он чокнулся со мной, внимательно проследил за тем, как я выпил. И вдруг сказал совсем другим тоном, точно пилой провел: – Так за что же вас убить хотят, Виталий Андреевич?

Сразу потянуло холодным сквозняком, хмель у меня стал выветриваться. А президент как будто рассуждал сам с собой:

– Дом взорвать, не где-нибудь – в Питере, а расследование с ходу замять… Эдакий пируэт больших денег стоит, не на всякого так потратятся. Серьезным людям вы досадили!

Я молчал.

– Если б то коммерческие коллизии были, так и господь бы с ними, – продолжал он размышлять вслух. -

Ну, убьют Фомина, станет одним Фоминым меньше, – да вы закусывайте, закусывайте! – не царское дело вмешиваться. Россия, слава Богу, страна демократическая, бизнес от власти у нас отделен… Так ведь не только из бизнеса в этом деле ноги растут.

Он снова налил мне и себе. Я попытался отказаться, но он лишь на мгновение сфокусировал на мне свой взгляд, и этого хватило, чтобы я послушно выглотал водку, не чувствуя уже ни вкуса, ни опьянения.

– Получил я письмо, – сказал президент, отдувшись после выпитой рюмки и зажевав ее листиком салата, – из ООН, от главного негритоса. Так, мол, и так, действует на российской земле чудовищная террористическая группировка. Угроза всему миру. А дальше – почти ультиматум: либо сами ее давите, либо пустите нас, мы разберемся… Вы, Виталий Андреич, когда на американцев работали, искали к этим террористам подходы? А ну, выкладывайте всё!

Я подумал, что не связан обетом молчания со своей бывшей службой, нет причин скрывать от властей информацию, которую, в конце концов, сам и добывал, рискуя головой. И я заговорил.

Начал с того, как получил из Нью-Йорка удивившее меня задание – расследовать бытовое, на первый взгляд, происшествие с машиной, рухнувшей в Неву. А дальше – поведал почти (почти!) всё, что мне стало известно об организации, укрывшейся под вывеской «РЭМИ». Я рассказал о ее происхождении и целях, о психотронном оружии для устранения неугодных (об этом знала теперь даже мафия), о космодроме и «Суперсониках». Разумеется, умолчал о своих отношениях с Еленой. Не стал говорить о приборе Филиппова (что-то меня удержало). И объясняя суть милютинского законопроекта о космосе, пощадил президента: не выдал ему, с какой легкостью копаются в секретных делах нашей Государственной Думы западные наблюдатели.

Президент слушал со сосредоточенным видом. От шутливости, с которой он меня встретил, не осталось и следа. Он как бы давал понять, что то была игра, необходимая ему для разрядки, а теперь он включился в работу и

сразу стал похож на свой экранный облик. Черты лица его отвердели, взгляд застыл. Он и без грима сейчас казался умудренным годами правителем. Наверное, имиджмейкерам было с ним не так много хлопот: всего-то – подсмуглить лицо, навести морщинки да гладко зачесать волосы перед выходом в эфир (его шевелюра, переливающаяся странным мышиным цветом, на самом деле, конечно, была покрашена люминесцентной краской и в специальном освещении перед объективами сама сверкала серебром).

Когда я закончил рассказ, он помолчал немного, потом кивнул:

– Годится! Чекисты мне слегка по-иному докладывали, но и ваш вариант – принимаю. Видно, что не лжете, просто с вашей колокольни так увиделось… – Поразмыслил еще и сказал, подводя итог: – Значит, наши так называемые террористы стали проникать во внешний мир. Убили сенаторшу в Америке, ай-ай-ай!… Но ведь центр их движения находится здесь? Во главе стоят русские? Они же русские?

Из тех, кто «во главе», я знал только Елену, однако искренне ответил:

– По-моему, додуматься до такой затеи – отбросить как негодный хлам всё человечество, – могли только у нас. Во всяком случае, додуматься раньше, чем где бы то ни было.

– Да-а, – согласился президент, – размах нашенский. Он опять наполнил обе рюмки, но дальше – словно

позабыл о водке. Поднялся и стал в раздумье прохаживаться у стола:

– Итак, в России действует подпольная научная организация. Невиданной эффективности. Бомба под мировыми устоями. Как нам это оценить с точки зрения государственных интересов?…

Сделав несколько мягких шагов в одну сторону, он плавно разворачивался и неспешно двигался назад, продолжая монолог:

– Проблема заключается в том, что собравшиеся в подполье господа ученые отрицают интересы государства. Ну что ж, в порядке самокритики признаем: у них есть на то исторические основания…

Если не считать видеокамер, наверняка установленных в помещении, я был его единственным живым слушателем. Но он, не глядя на меня, обращался ко мне, словно лектор к большой аудитории:

– Власть и интеллигенция в России никогда не понимали друг друга. Интеллигенция раздражала своим фрондерством, с ней было хлопотно. Цари, генсеки, президенты опирались на армию, жандармерию, чиновников, олигархов. На кого угодно, только не на единственный класс, который создает реальное могущество страны… Что мы имеем в итоге? Катастрофу! Россия стала игрушкой враждебных ей сил. Скатилась до нынешнего заштатного состояния. Даже бессмертие получила из чужих рук, словно побирушка милостыню… Мы сами перестали ее уважать! Название отечества – Российская Конфедерация – не можем полностью выговорить! Росконь, Росконя – будто лошадь обзываем, тьфу!…

Он подошел к столу, взял рюмку. Выпил, не закусывая. Потом опять зашагал взад-вперед, поворачивая пустую рюмку в пальцах:

– Что мы видим теперь? Ученые отгородились уже не только от власти, но и от собственного народа. Ситуация могла бы показаться безнадежной, если бы не одно обстоятельство… Ну-ка, Виталий Андреевич, – он застыл в повороте и, прищурившись, указал на меня рюмкой, – в чем здесь источник оптимизма?

Я растерянно пожал плечами.

– Ах, господин криминалист! – президент поставил рюмку: – Вспомните самый большой грех русской интеллигенции. Какой? Да космополитизм, конечно! Она-то именовала его всечеловечностью. Ну, а поскольку сие понятие абстрактно и нужен реальный образец, куда она тянулась? Отвечайте!

– К западным ценностям? – попробовал я угадать. Президент усмехнулся:

– Уже лучше, господин аналитик! К фальшивым западным ценностям тянулась наша интеллигенция в смертную эпоху. А в бессмертную – получила достаточно времени, чтобы ее в конце концов от фальши затошнило… Говорите, ученые заговорщики не только собственное го-

сударство отрицают, но и всё человечество? Вот и прекрасно! Значит, возвращаются от иллюзий к естественному поведению, к эгоизму. Даже если убили кого-то – не беда. Только подтверждение, что процесс пошел необратимый. Только сигнал государству: теперь можно вмешаться! Чтобы эгоизм болезненный, групповой обратить в эгоизм здоровый, национальный.