Артур Кинк - Предпоследний крестовый поход

– Клянусь, госпожа, буду выпивать все, что нальют вашему мужу. Я могу остаться если понадобиться помощь.

– Давай. Я постелю тебе на полу.

На самом деле Бруно не хотелось идти в казарму. Там всегда плохо пахло, воровали белье, а кровать могли вовсе сдать на металл. Пока Мария расстилала возле дивана матрац и одеяла, Бруно усыпил малыша Альберта.

– Я бы тоже хотел детей. Только дочку.

– Почему дочку? – спросила Мария.

– Выдал бы ее за богача. Или в монастырь отправил, она бы мне оттуда вино и еду воровала.

Мария рассмеялась.

– Не шумите. Альберт только уснул. Почему Альберт, а не Ричард? Отец капитана, дед, прадед, всех звали Ричардами.

– Это в честь моего дедушки.

– Слышал, назвать мальчиков в честь родственников жены плохая примета.

– Рич не верит в приметы.

Утро наступило поздно. Никому не нужно было спешить к построению. Ричард храпел, лежа на диване. Его сержант на полу. Его сослуживцы, кто под лавкой, кто во дворе пивной.

Хьюго спал в лучшей комнате при дворе, ходили слухи, что сам император отдал папе свои покои, как самые лучшие в стране. А сам, вместе с женой спал на конюшне. Сон был беспокойный. Хьюго снилась война, которую он никогда не видел. А не видел он ни одной. Проснувшись он провел специально для императора, его семьи и поданных утреннюю службу. Но после вчерашнего празднования объявления похода, многие не пришли. Загуляли на радостях. Сам папа тоже рад был бы проспать до обеда, но его вытащили из кровати, умыли, натянули на голову тиару, прямо из холодильника, потому, что папа тоже болел с утра головой.

Только к шести часам он пришел в себя и начал вспоминать, что именно было не так.

– Меня не тошнило?

– Нет, ваше святейшество. – кланялся пресвитер.

– На утреннем молебне я призывал убивать женщин и детей? По Матфею?

– Да. Но этого никто не заметил, ваше святейшество. – скромно улыбался пресвитер и поправлял платье папы.

– Нет так нет. А теперь я хочу отдохнуть перед дорогой.

Папа раскрыл окно и взглянул на хмурые сады. Деревья на отравленной земле росли хилые и скрюченные, как христарадники у вокзала. Они не выполняли своих функций, сокрытие от императорского взгляда, грязного Кельна. Берлин почти полностью был стерт с лица земли во время священного атомного огня и столицу перенесли сюда. Немцы вернулись к добыче руды и шахтам. Техники было мало, а топливо, то что католическая церковь не признала сжигалось просто так. На пути к столице, из окон поезда папа мог увидеть вагончики, в которых жили рабочие и шахтеры, увидеть грязных работяг, их детей и жен, что носят вместо обуви пластиковые бутылки, пришитые к подошвам носок. Мог увидеть ребятню, что собирает возле путей выброшенные консервы и окурки для своих родителей. Мог бы, но был занят разглядыванием каталогов с товарами железной дороги. По ним можно было приобрести игрушечную модель поезда, кружки, футболки и тапочки с надписью: «Национальная компания французских железных дорог.»

Электричество здесь тоже отключали после семи. В отдаленных районах уже топили печи и жгли всякий хлам, от чего небо затянуло серым дымом, а запах его начал проникать на императорский двор. Хьюго отхлебнул капустного рассола и запил кислым пивом. Немцы знают толк в средствах от похмелья. Желудок обволокло холодом. Мысли прояснились. И Хьюго, схватившись за голову, чуть не взвизгнул. Его бы конечно никто не услышал, но не пристало главе церкви визжать как свинье. Вообще никак не пристало визжать. Он закусил кулак и побежал к своему планшету. Экран был липкий и скользкий. Тысячи немцев целовали изображение Христа.

Папа не был уверен, что сигнал сможет поймать сигнал в Германии, но хриплые гудки пошли. Лицо вспотело от волнения и Хьюго поставил звонок на громкую связь.

– Ваше святейшество, говорите громче, руки грязные.

– У меня небольшая проблемка.

– Опять? Залей хлоргексидином и воздерживайся, до самого похода.

– Другая проблема! Я в Кельне. Поехал призывать германцев присоединиться к захвату востока. Они меня напоили. У них были весьма националистические настроения и я, совершенно случайно, сам того не подозревая, сказал, что надо освободить Ватикан. Родину христианства и всех арийцев.

– Как можно было спороть такую ересь, случайно? Какой сивухой они напоили мое святейшество?

– Хватил лишнего и меня понесло. Ты знаешь где вообще этот Ватикан? – нервно спросил Папа.

– Я доктор, а не географ! Из окна я его не вижу, значит далеко. И что ты от меня хочешь?

– От этого Ватикана, наверняка остались погребенные руины. Нехорошо будет, если, исполненные божьей силой, немцы придут брать настоящий город, а там некрополь. Я ведь богослов, а не пустослов.

– Ты остолоп! То есть, к двадцать пятому сентября, тебе нужен слегка восстановленный город с боеспособным и даже агрессивным населением?

– Ну, в общем, да.

– Не кажется ли тебе, что это чудо господне – полный бред.

– Народ враждебно настроен к орденам. Они освобождены от налогов, имеют свои привилегии. Про госпитальеров они вообще слагают небылицы, будто бы в пристанище паломников, вместо врачей и монахов обитают людоеды. Люди у вас там пропадают или лишаются рассудка. – сказал Хьюго и отодвинулся от планшета, ожидая поток ругательств в свой адрес.

– Будет тебе Ватикан. Да такой Ватикан, что твои немцы усерутся его брать!

От этого обещания на душе стало спокойно. Папа сбросил вызов и растянулся на кровати.

– Возлюби ближнего своего! Так говорил господь! Хьюго седьмой врет! Иисус не отправил бы нас на смерть. Он любит нас!

– Он любит нас! – кричала в ответ толпа.

Ричард подсвистывал их возгласам и периодически зевал. Это было третье собрание. На одном собирали деньги, на другом выпотрошили курицу на грудь обнаженной молоденькой девочки, после чего начали бисексуальную оргию. Денег у Ричарда не было, жена была хороша собой и молода. Поэтому дальнейшее участие не представляла ни личного, ни государственного интереса.

От табака, что дал магистр от тошноты и головной боли, рот онемел. Тело обмякло, как мокрая тряпка. Злость сменилась безразличием. Желудок засосало от голода. Толпа танцевала и уверяла себя, что Иисус их любит. Ричард этого не понимал. За что их любить? За песни и пляски? Они не держали в руках меча, не убивали ради господа своего.

– А, по-моему, весело. На наших то проповедях скука. – Бруно притоптывал ногой в такт музыке.

– Господь вложил в наши руки оружие, а не микрофоны. Идем отсюда.

Бруно пинал камни и предлагал выпить каждые пять минут. Из-за густых туч, выглянуло слабое осеннее солнце. Ричарда разобрала усталость. Все собрания орденов проводились поздно. Когда город погружался во тьму, и уменьшали подачу электричества. Серьезные собирались в старых бомбоубежищах, что строили до священного атомного огня. Простаки в заброшенных зданиях.