Райдо Витич - Фея Лоан

Семена в жар бросило и сладко стало как в юности, когда впервые девчонку обнял, робея, дрожа от возбуждения, в щеку слюнявыми губами ткнулся. И гордость его тогда обуяла, что не оттолкнули, не обсмеяли в ответ на ухаживания. Мужиком себя почувствовал. И никогда после не возникало тоже ощущения чистоты первого порыва, ответного наивного и робкого движения колеблющегося меж "нет" и "да", "хочу" - "не могу". И сколько баб было, но так сладко и легко на душе не было. Только там, в юности, в памяти, что хранила эти дни, затаился сонм тех прекрасных и неповторимых чувств, которым не суждено было вернуться и напомнить о себе наяву, в реальности. Давно погрубело сердце, давно порывы стали разумными и четкими, и не было робости, когда обнимаешь, не возникало борьбы меж желанием и стыдливостью страхом быть отвергнутым и мечтой быть принятым. Он хотел - он брал, зная как, зная зачем, понимая кого.

А тут накрыло разом, что казалось, кануло, вырвалось наружу и как тогда чуть с ног не сшибло как в тот раз, первый, для всех - единственный. А у него вот второй и более бурный, яркий, может из-за опыта, из-за осознания себя уже кем-то? А может из-за Феи, что умудрилась при кажущейся порочности настолько чистой оказаться.

Семен ладонь к ее лицу потянул, втиснув одной рукой ее в себя, в страхе потерять. В надежде продлить наслаждение. Взгляд Феи заметался, задрожала, губы раскрыла:

- Нэй, - прошептала умоляюще и робко, не требуя уже, а отдавая решение на его волю.

- Да, - вырвалось хрипло.

- Нэй, - и затихла, расширенными зрачками на его пальцы смотрит.

- Да, - коснулся нежно. Фея испуганно вскрикнув, всем телом вздрогнула, и Семен еле на ногах удержался. - Девочка.

Эя дрожала, сживаясь с происходящим, что меняло всю ее жизнь. Велика была потребованная Семеном плата за нанесенное ему оскорбление, но право его, а ей теперь лишь смириться осталось. Она дрожала, чувствуя ласку мужчины, его кожу, касающуюся ее, это возмущало Эю, и хотелось умереть от стыда, что вот так, не помолвленной и не замужней она теперь принадлежит землянину. И как не хочется закричать оттолкнуть, вернуть убежавшие минуты и остановить себя, замахнувшуюся на мужчину. Не изменишь того, и Эйфии оставалось лишь терпеть ласку, чужие касания, что забирали то, что должно было достаться лишь мужу - ее чистоту.

- Девочка, - не веря своему счастью, шептал Семен, гладил ее лицо, вглядывался в черты, в глаза, что робели посмотреть на него и прятали под дрожащими ресницами слезки стыда. - Господи, какой же я дурак. Ты же дитя совсем, неискушенное. Правда, нетронутое. Дурак, какой же я дурак, что надумал-то про тебя, а ты видно, что творила не понимала. Оно ведь в меру своей испорченности каждый думает… девочка.

Девушка дрожала, даже губы тряслись, но не вырывалась уже, только вяло отстраниться пыталась и, словно извиняясь за то, замирала, послушная ласке мужской руки. А взгляд жалобный, трогательный, с робкой мольбой уже тающей, свыкающейся с неизбежным.

Семену показалось - возьми ее сейчас - слова не скажет. Да не упырь он какой, с понятием да умом дружит.

- Не бойся, - согрел ее щеку своей ладонью, пальцем губы погладил. - Не совсем уж я…не трону.

Страшно ему стало обидеть Фею, и так от дурости-то чуть не погубил девочку. И для него ли она такая, для неотесанного, медведя таежного.

Фея, чувствовала, как горят губы, пытает щека от прикосновений, и свыкалась с мыслью, что этот мужчина теперь ее муж и она в его власти. Жуть подумать, но на душе легко, хоть и тревожно. Что ждет ее с ним? Как им жить вместе? И что отец скажет, и стоит ли говорить ему, стремиться домой. Теперь ее дом, где муж. Как странно и страшно сложилось. Жить здесь, в среде дикарей с монторро, одним из сыновей семьи убийц животных. И все же хорошо, что не с цигруном. Как представил - коснулся бы ее, от омерзения сердце стынет, а с Семеном жарко, трепетно и славно так. Аура у него нежная, не жжет - греет.

Семен к губам девушки склонился, почти дотронулся, как она дернулась, отворачиваясь: нельзя, теперь никогда нельзя. Она теперь заботиться о нем должна, помогать, а не убивать, забирая жизненную силу. Если бы и-цы не было таким вкусным, заманчивым… Но она справится, сдержится.

- Испугалась, нежная моя? - волосы погладил. Девушка чуть дернулась и смиренно застыла. Семен даже застонал: надо же такой быть. И ведь достанется кому-то - почему не ему? Он бы сберег, смог. Захотела бы - в тайгу и шагу не ступил, в город ее увез, к матери. Денег хватит, потом еще заработает не промыслом так иначе - способов много, была бы цель крутиться, было бы ради кого.

- Женой мне будешь? - спросил тихо, сам себя робея, в глаза ей заглянул, дрогнув от страха: а вот откажет, оттолкнет. А Фея смотрит зачарованно испуг и смущение смиряя и видно сбежать хочет, а не бежит.

- Не понимаешь, о чем я? - улыбнулся ей нежно, ладонью шелк ее волос грея. И загадал: если кивнет сейчас, значит женой станет, а нет… лучше не думать. Стал голову клонить взглядом умоляя: повтори. И Фея не понимая, чего он хочет, но, не смея перечить, повторила за ним - склонила голову, как кивнула.

Семен засмеялся, счастливый как дитя, подхватил свое сокровище на руки, закружил, взметая снежную пыль и волны дивных волос Феи. И ведь не оттолкнула, не запричитала свое "нэй" - ни слова, ни жеста наперекор. Смирно на руках его сидела, только взгляд смущенный поднять на него несмела.

Рэйсли мерил шагами каюту слушая доклад сына. Неутешительный. Молодец, ничего не скажешь, работает оперативно, людей организовать способен, голова на месте и эмоции делу не мешают. Но одно он все же упустил, и сам то чувствовал, потому вид был мрачный.

- Она жива отец, я точно знаю.

- Не мямли. "Знаю". Где же тогда Эйфия? Напомни-ка мне, кто мне сказку рассказывал, что в глаза с церемонии помолвки сестры не видел? Впрочим, об этом разговор еще только предстоит.

- Я отвечу отец, - склонил голову юношу и упрямо добавил. - И все-таки я был прав - цигрун ей не муж. Он не достоин Эйфии.

- Ты сначала научись в себе разбираться и не только делать, что в левую пятку ударит, но и просчитывать варианты последствий! Ты подверг женщину опасности, а то, что она твоя сестра увеличивает твою вину. Твое легкомыслие непростительно. Рискуй собой, но не смей рисковать ни Родиной, ни женой, ни семьей! Ты мужчина, сейти, а не монторро с какого-нибудь Бельфлера! - Рэйсли опалил сына презрительным взглядом и отвернулся, чтобы тот не увидел усмешку: ничего урок мальчишке будет на будущее. Пусть учится не только творить, но и исправлять сотворенное. А бунты в молодости норма, и неважно против кого бунтуешь: родителей ли, общества, принципов или песка в пустыне, главное энергию свою неуемную но увы, пока неорганизованную применить. Еще один плюс: Констант теперь крепко думать станет прежде чем восстание устраивать и женщину в это впутывать. И третий плюс уже в сторону Рэя - теперь он как отец осведомлен о потенциале и способностях сына в полном объеме.