Иван Беденко - Код человеческий

Игорь часто размышлял, к чему же приведет Защекинск эта лихорадка, сгорит ли в ней город, не выдержав напряжения собственного роста, или переродится в красавца?

Одновременно щемящее чувство нарастало в душе.

Время-то рвалось вперед модерновой архитектурой, стеклобетоном, виртуальной реальностью кинотеатров: всем тем, от чего так безнадежно далеко оказался Кремов. Становилось неуютно, будто чудаку оборванцу на обочине, провожающему взглядом проносящиеся мимо авто. Те куда-то да успеют, они в струе, в темпе. А ты? Попутки не берут, от личной машины отказался – убеждения, однако.

О мутациях в личном мировосприятии Игорь начал задумываться не так давно. Членство в клубе прокаженных не могло стать их причиной, Кремов пришел в него уже атакованным мутагеном. Тот давным-давно ждал удобного момента: когда ослабнет уверенность носителя в правильности мироустройства, когда боль от утрат и предательства перетряхнет его существо, когда потребуется средство, способное не только заштопать раны, но и сотворить нечто новенькое. Так что мутаген, очевидно, орудовал задолго до «Пули», но исподволь, не выпячиваясь. Игорю всегда казалось, что он-то не меняется, меняется жизнь – наносит удар за ударом, пошло и бесцеремонно расправляется с матрицей его установок, а он, такой стойкий оригинал, лишь сносит все и молчит.

Это не тот случай, когда стоит гордиться своей оригинальностью! Тащишь ее, словно гирю, прикованную кандалами к ноге, мучаешься. Что в тебе не так, парень? Помнишь, тебе не нравился прежний мир, лживый до основания, Канонические Правила Игры? Ты ж отринул их тогда, в ночном кабинете, перед фото зверски убитой матери! Но и сейчас ты тоже не особенно счастлив, рассуждаешь о какой-то обочине, испытываешь какое-то необъяснимое томление, снова не удовлетворен! Пижонить изволите?!

Похоже на то. Собственно, мутации и являются ответом на «гирю» и отказ от КПИ. Шагнув из мира кровавого чистогана в неизвестность, Нерв не прогадал, но куда привел этот шаг?

Не бесконечно же гореть вопросами без ответов, ходить по кругу и ощущать тошноту? Нужно стать кем-то другим, иначе никак. Процесс естественен и от воли носителя не зависит совершенно, это, пожалуй, генетический аспект.

Поначалу Игоря хватило на то, чтобы довериться интуиции и ее спутнику – щемящей тоске. Эти робко намекали хотя бы на надежду, на облегчение в будущем. Интуиция привела в клуб прокаженных, где не слишком заедало одиночество, ведь нашлись люди вроде Матвея, Юкэ, Жука и Пашки. Пусть не всем им нравился Игорь, но он мог позволить себе любить их, невзирая на встречное отношение и прочие условности.

С тоской дело обстояло сложнее.

Где-то сущее застыло тихими заброшенными двориками, бледными стародавними вывесками, остатками брусчатки, ржавыми кузовами машин, хозяева коих давно умерли, жильем, век не знавшим ремонта, оставленными дичать парками и почерневшими от погоды скульптурами. Прогрессу почему-то нет дела до таких уголков, и это хорошо. Игорь жадно впитывал их неповторимую ауру, беззащитную перед нахрапом «эффективных администраторов», представлял, как создавалось все это давным-давно и какими людьми. Именно человеческие следы в предметах, чудом избежавших строительной мясорубки, делали их сокровищем, а не «деградировавшими элементами городской инфраструктуры».

Рядом с такими местечками получалось устроить пикник душе, будто бы в кармашке времени. Сидишь себе на берегу и бесстрастно взираешь на причудливую речку без мыслей о рубище и затухающего страха опоздать неизвестно куда. Это ж просто речка – она сама по себе, ты сам по себе.

Возникали печальные вопросы. Зачем всю жизнь учился? Работал? Чах над вонючими следами подонков и горемык? Зачем, сформировавшись в хорошего Нерва, ты сейчас не находишь применения своим чудным навыкам? Нищий с грязным яблоком частенько приходит на ум. Память не крутит пустое.

Обидно, что грохочущий поток требует совсем иное, нежели ты готов предложить. Обоим не по пути, поэтому приходится держаться что есть мочи за осколки родного, проигравшего нахрапу Мегаполиса, мира – дворики, брусчатку, скульптуры и немногочисленных сохранившихся людей – костяк «Пули», Казимирова… Интересно, как поживают тетя с дядей и дед Никифор за тридевять земель? Стоит об этом подумать обстоятельно, не сейчас. Что-нибудь им написать. Не сейчас.

Свой мир исчезал, и Мегаполис все реже предоставлял возможность душе передохнуть на пикнике.

Так возникло предосмысление «вне игры».

«Вне игры» – неясное, спасительное – обнажилось однажды, заставив всерьез задуматься о творящихся мутациях.

Пасмурная погода навалилась на город. Холодный дождь то утихал до мелкой мороси, то усиливался, злобно поливая дороги и тротуары миллиардами тяжелых капель. Казалось, не осталось в мире больше сухих мест: голые деревья с черными ошметками неслетевших листьев, хмурые здания, едва поблескивающие внутренним освещением за тонированными окнами, и даже пятачки под козырьками остановок, ресторанов и банков вымочены были совершенно. Ветер-грабитель обирал незадачливых пешеходов, прозевавших запереть одежду на все застежки, выстуживая одним ловким порывом все тепло до костей.

Игорь стоял у обочины на перекрестке улиц Северной и 2-ой Линии, куда его притерла застывшая намертво масса автомобилей. Пробка. Дымы сотен выхлопных труб, едва отхаркавшись, нерешительно тянулись к асфальту, но тут же мгновенно распадались на обрывки и растворялись в воздухе. Из-за этого казалось, что консервные банки в бессильной ярости дергают белыми лоскутными хвостами, ожидая хоть какого-то продвижения вперед.

Штурмовать не хотелось. По визору катились ручейки воды, в пластиковую скорлупу глухо барабанили капли, дождевик из крепкого полиэтилена и такие же бахилы шелестели, устало сопротивляясь ветру и дождю. Кремова охватила приятная заторможенность, он наклонился к баку и через клетку рамы просунул пальцы к двигателю. Тот работал на холостых, согревая даже через кожу перчаток. «„Супер-В“, как обычно, готов к любым передрягам, – проплыла в голове мысль, – как же тянет послать работу к чертовой бабушке…» Игорь наслаждался парадоксальным уютом посреди ледяной сырости, луж, ревущей клаксонами и источающей море негатива толпы.

Он поднял голову и посмотрел вверх. Взгляд выхватил типичную офисную высотку, уходящую перспективой в мрачное беспросветное небо. Ее перечеркивали провода и костлявая опора высоковольтной линии, сложенная из черных треугольников. Сквозь заливаемый визор все казалось неудачной детской акварелью, где цвета, намешанные неумелой ручкой, превратились в один грязно-серый цвет.