Филимон Сергеев - Говорящие памятники. Книга II. Проклятие

Нескончаемый поток мыслей нахлынул вдруг на Анюту Сволочкову после встречи с Джоржи Омари. «Что он имеет? – размышляла она. – Деньги… Много денег. Дворец с чёрными функционерами. Множество попугаев: джако, какаду, но главным образом неразлучники. Наверно, рассчитывает, что я день и ночь буду восхищаться их красотой. Какой он жалкий тип! Яйца у него как у лилипута, с гайдаровскую горошину. Три «хаммера» имеет, чернявый. У папы, у мамы и для себя.

Здесь Сволочкова оборвала навалившиеся на неё мысли и с надеждой взглянула на своего гения. А Мардахай Абрамович был в хорошем расположении духа и читал вслух свои стихи.

По утренним покоям разносился громкий, леденящий душу голос:

Анюта не могла сдержать слёз. У неё словно остановилось дыхание. Губы её плотно сжались, брови напряглись в какой-то жуткой растерянности. Она то ли плакала от радости, то ли смеялась от печали и нежности, и вдруг с точностью стенографа повторила слова своего любимого:

– Браво, браво, дорогой мой поэт!.. – она опять то ли заплакала, то ли засмеялась. – Но этого никогда не будет! Материя торжествует, а дух страдания, любовь к милосердию, к женщине так и останутся невостребованной, незавершённой, безответной любовью. И если, не дай бог, что-то случится с нашей грешной планетой, то первыми её покинут жирные, плохо соображающие коты вроде нашего кастрированного Барсика, не учёные, не космические следопыты, не гении, а властвующее бездарное звено, пустоеды, злодеи.

Анюта была счастлива. Наконец-то поэт заговорил о конкретной печальной любви, не безумно плотской, как с энгельбардовскими мумиями, после которых он обычно отворачивался, словно без особого удовольствия заканчивая необходимый обряд мужской страсти. Молчал и думал, думал и молчал.

«Любовниц много, – размышлял он. – Но надо выбирать одну. Холостяцкая жизнь закончилась».

Признания Сволочковой заставили остановиться. Он понял, что надо решаться.

Всё это произошло в сложный момент. ООО «Чистилище», основанное на глубокой морали великих просветителей теперь распадалось, и самое страшное – ультрамариновые энгельбардовские мумии выходили из-под контроля, устраивали протесты, возмущения и каждый месяц пытались покинуть подземелье. При этом каждая могла прихватить столько, что хотелось бросить все научные эксперименты и начать всё снова. Фамилия Васильевой, покинувшей подземелье с золотыми и платиновыми поделками, из Ренессанса и барокко, не давала покоя самым востребованным и бог весть как закодированным мумиям.

«Если она, Васильева, – размышляли в кордебалете, – фактически обобрала Чистилище и с ней ничего страшного не произошло, то есть лазейка обогатиться и слинять».

Колбасов, главный эксперт по антикварам, находившийся теперь в розыске, был ещё одним страшным примером для подражания. Но Колбасов знал многие тайны подземелья, о которых не знали энгельбардовские мумии.

Он мог, не выходя наверх из Чистилища, оказаться в любой торговой точке Москвы.

Конспиративные тоннели он знал как свои пять пальцев. Поэтому воровал нахраписто, нагло. Но то, что он сотворил с офисом олигарха, несравнимо ни с каким богатством.

Об этом Крупин старался не думать, надеясь, что преступник скоро обнаружится.

Но шли месяцы – результата не было.

Как раз в эту страшную пору (как говорят в народе: «Хоть в петлю лезь», от жутких проблем, а по видео – танцы-шманцы или политическая болтовня) в покоях миллиардера появился говорящий памятник Льва Николаевича Толстого. Как всегда, с кучей предложений и с одним вопросом: долго ли ему осталось говорить и нельзя ли продолжить литературную работу в рамках подземелья? Мардахай Абрамович, несмотря на приближающийся крах Чистилища, был в хорошем расположении духа и встретил Льва Николаевича стихами.