Томас Диш - Эхо плоти моей

Хэнзард неловко рассмеялся.

— Странно слушать, что вы говорите. Ведь я как раз пришел, чтобы сказать вам… то есть — ему, что он был прав. Может быть, не совсем прав, но…

— Но вы собирались ответить на его вопрос, не так ли? Как говорят, исповедь облегчает душу. Особенно душу протестанта, к каковой категории я отношу людей вроде вас. Они всегда столь суровы к себе, и отпущение грехов просто ошеломляет их.

— Мне не надо отпущения грехов,— сурово сказал Хэнзард.

— Об этом я и говорю: вы не хотите отпущения грехов и тем сильнее будете поражены, получив его. Скажите, Натан, вы воевали в шестидесятых во Вьетнаме?

Хэнзард побледнел.

— Откуда вы знаете? Я как раз собирался рассказать вам об этом.

— Здесь нет никакой телепатии. Давайте рассуждать: вам сейчас тридцать восемь, значит, призывного возраста вы достигли в самый разгар этого ужаса. Во время войны всегда происходят крайне не­приятные вещи. Мы, штатские, позасовывали головы в песок и имели весьма слабое представление о том, что там было, но все равно газеты были полны жутких историй. Вам пришлось убивать; возможно, среди убитых были женщины и дети. Так?

Хэнзард кивнул.

— Это был маленький мальчик, не более пяти лет.

— Вам пришлось застрелить его, чтобы защитить себя?

— Да, это была самозащита! Я сжег его заживо. Некоторое время они молчали. Хэнзард смотрел в лицо Пановского, но не видел там осуждения.

Потом Хэнзард сказал, стараясь, чтобы голос звучал ровно и буднично:

— Вы знали все прежде, чем я вам рассказал. Вы предчувство­вали, о чем я хотел рассказать.

— Все мы грешники, и наши грехи вовсе не такие уникальные, как кажется нам самим. Когда тринадцатилетний мальчик приходит в исповедальню с ногтями, обгрызенными до мяса, священник не будет поражен, узнав, что тот совершил грех Онана. Если взрослый человек, армейский капитан, моральные принципы которого всегда туго затянуты ремнями, с криком просыпается по ночам, следует думать о причине, соизмеримой с душевной мукой. Кроме того, Натан, ваш случай вовсе не исключителен. Думаю, что про войну написано не менее дюжины романов, герои которых тоже просыпа­ются с криком. Но почему после стольких лет молчания вы вдруг захотели об этом рассказать?

— Я хотел рассказать об этом Бриджетте, но не мог. Я подумал, что мне будет легче, если я сначала расскажу вам.

— Боже, зачем вам рассказывать об этом ей?

— Мне всегда казалось, что одна из причин того, что мой первый брак был неудачен, заключается в том, что я не рассказал Мэрион об этом мальчике. Она не позволила мне сделать этого в тот един­ственный раз, когда я пытался. Но на этот раз я не повторю ошибки.

— Вот это новость! Значит, вы женитесь на ней?

— Через неделю. В епископальной церкви Духа Господня состо­ится великосветская свадьба, мы решили, что проберемся туда и превратим ее в двойную свадьбу. Я надеюсь, вы сможете присутст­вовать там и быть посаженным отцом.

Прежде чем Пановский успел важно согласиться, в комнате по­явилась Бриди с озабоченным выражением лица.

— Ты бы пошел и посмотрел, Бернар,— сказала она.— Они сейчас на экране и все именно так, как мы и боялись.

Вслед за Бриди и Пановским Хэнзард прошел в комнату, смежную со спальней Бриджетты. Там Бриджетта суб-первая в купальном халате и с волосами, замотанными полотенцем, стояла перед экра­ном видеофона. Суб-вторые обитатели виллы сгрудились вокруг другого телевизора, соединенного с первым. На одном экране было изображение Пановского, а на втором Пановских было двое, причем второй с чем-то вроде целлофанового облака вокруг головы. Таким образом, Хэнзард видел сразу четырех Пановских: двоих перед собой и еще двоих на экранах. Столько Пановских сразу было многовато даже для его привычного взгляда.

— Какого черта, что здесь про…— начал он, но Бриди предосте­регающим жестом заставила его замолчать.

Ни от одного из аппаратов не было слышно ни звука, но это, кажется, ничуть не снижало интереса зрителей. Ожидая окончания затянувшейся немой сцены, Хэнзард попытался рассуждать логиче­ски и пришел к целому ряду выводов. Во-первых, он решил, что видеофон, который смотрела Бриджетта суб-первая, принадлежит реальному миру. Свой вывод он легко проверил, сунув в видеофон палец. Второй, не менее важный вывод заключался в том, что Пановский на экране настоящего видеофона должен быть суб-первым Пановским. Проверить этот вывод не удалось, но разве не говорили, что реальный Пановский должен отправиться на открытие весеннего сезона в Большом? Третьим и главным выводом было то, что дополнительный Пановский, жестикулировавший на экране сублимированного видеофона, был новым, еще незнакомым Хэнзар-ду суб-вторым Пановским.

Когда связь прекратилась и изображение съежилось в точку, Хэнзарда поздравили с верными рассуждениями.

Одной из самых сложных задач,— сказал старый ученый,— было установление связи с моими ипостасями в разных точках мира. Я сделал все что мог для моих парижских или московских копий. Под сиденьем моего кресла всегда есть кислородная маска и запас кисло­рода. Это дает мне, или ему, если угодно, дополнительно двадцать четыре часа существования. Время вполне достаточное для посеще­ния Кремля. Но какой толк быть идеальным шпионом, если не мо­жешь передать добытые сведения! Мы-то быстро догадались, что надо делать, но пришлось ждать, пока до этой мысли допрет Пановский суб-первый. Этот тип своим тугомыслием порой напоминает военных. Но, в конце концов, решение отыскал и он. Теперь мы действуем так: в заранее назначенное время, во-он оно помечено на настольном календаре, Бриджетта отвечает на вызов суб-первого меня из другого города. Сегодня это была Москва. Когда связь установлена, Пановскому суб-второму-московскому достаточно быть под рукой и одно­временно передавать свой доклад. Разумеется, Пановский суб-пер­вый должен предварительно подсуетиться. Обычно он покидает Мо­скву, едва падает занавес в Большом, перепрыгивает на ужин в Па­риж, а на следующий день возвращается в Москву — на следующий спектакль и чтобы позвонить ненаглядной супруге. Сублимирован­ный Пановский на экране Бриджетты-настоящей не виден, но он прекрасно виден у нас, на сублимированном приемнике, соединенном с настоящим. Как видите, простенько, но со вкусом. Звука, увы, нет, поскольку у суб-второго меня в Москве только тот воздух, который я взял с собой. Но мы научились читать по губам, так что все тип-топ.

— Тип-топ,— прошептала Джет и ее передернуло.— Так не говорят.

— Я шикарно сказал: тип-топ,— подтвердил Пановский, смакуя свой американизм, а второй Пановский вздохнул:

— Хотелось бы найти способ попроще. Мне кажется, я слишком бросаюсь своими жизнями. В других городах нет запасов и создать их там затруднительно. Дыхательное оборудование очень громоздко, и агенты секретных служб наверняка удивляются, почему Панов­ский всюду таскает его с собой.