Роман Афанасьев - Чувства на продажу (сборник)

Когда за дело взялся Ричард, заказы посыпались как из рога изобилия. Мелкие, но надежные контракты. Тонким ручейком прибывали деньги – немного, но постоянно. Все было хорошо, вот только долгожданный покой так и не пришел. Человеку всегда мало. Нет, оплата меня устраивала. Я понимал, что на данный момент просто никто не заплатит больших денег, ведь я – не звезда. Большие гонорары платят не за игру, а за имя. За марку. Мне захотелось сделаться маркой. Сделать что-то такое, чтобы и через десять лет меня вспоминали. Встать на одну ступеньку с Лоуренсом. И не из-за гонораров, нет. Это не жадность, это честолюбие. Я хотел быть звездой. Но не мог ей быть. И отчетливо понимал это. Нет у меня такого таланта, что необходим звезде. Нет и все. У меня нет сильной стороны. Кто-то специализируется только на воспоминаниях, кто-то – на фантазиях. Я хватал понемногу и оттуда, и отсюда. Уверенный такой середнячок я подтверждал старую истину – все многофункциональное хуже специального. И еще одна проблема не давала мне покоя – у меня никогда не выходили радостные моменты. Те самые светлые романтические сцены, по которым сходят с ума девчонки и домохозяйки, которые в основном и оплачивают труд актеров. От таких сцен меня клонило в сон. Я не мог вспомнить ни одного счастливого момента из своей жизни и не мог придумать подходящее чувство. Иногда казалось, что меня всю жизнь преследовали только горести и печали. Это, конечно, было неправдой – светлых дней в моей жизни хватало, просто острее всего я переживал именно тяжелые моменты. Они запоминались мне больше всего. А радость оставалась расплывчатым светлым пятном, которое мне никак не удавалось воскресить. Потому я и копошился в своей горестной нише, не пытаясь играть на чужом поле.

Порой это сводило с ума. Одно дело переживать искрящееся чувство радости каждый день, вспоминая все самое лучшее, и совсем другое – регулярно впадать в депрессию. Так можно очень быстро сойти с ума. И это, наверняка, уже случилось, просто я пока не знаю об этом – нет денег на личного психотерапевта, который наблюдал бы за мной день и ночь, знал все мои записи, все мои страхи. Пусть. Это не самой главное. Больше всего меня беспокоило, что Ричи, кажется, начинал понимать ситуацию. Начинал догадываться, что эта звезда никогда не вспыхнет по-настоящему.

Он неоднократно просил меня сделать кое-какие записи для разных фильмов или для сопровождения музыки. Те самые радостные моменты, что так высоко ценятся на рынке. Говорят, они даже продлевают жизнь, и некоторые богатые старички делают специальные заказы популярным сенсетам – чтобы каждый день прокручивать позитивные записи вместо зарядки. Мне приходилось отказывать Ричи, мы даже с ним поругались пару раз. Потом мне все же пришлось сделать подобную запись. Она вышла неубедительной, такой сырой, что Ричард на время отстал от меня. Хотя ругались мы по крупному, – он тыкал мне в лицо контракт, и довольно грубо рассуждал о конкуренции и моем таланте. Боюсь, что скоро он поймет, что происходит, и бросит меня ко всем чертям. Есть актеры моложе, талантливее и скромнее. Я сам знаю парочку ребят, что хотят познакомиться с Ричардом. Пока что я не решался представить их своему агенту. Но однажды они сами на него выйдут, Ричи займется их раскруткой, вот тогда у меня и начнутся проблемы.

Я не умею ничего делать. У меня нет образования, я никогда не занимался физическим трудом. И меня не изменить. Есть, конечно, сильные люди, что могут сломать хребет судьбе и развернуть ее на сто восемьдесят градусов. Но я не из этой породы. Слабак и плакса – вот кто я такой. Мой путь окончится очень просто: бутылка, общественно-полезные работы, бесплатная клиника для бездомных, крохотная ямка на заднем дворе крематория.

Жадно припав к бутылке, я со шкворчанием высосав из нее остатки пива. Настроение ни к черту. Придется, наверно, взяться за коньяк. Снова приходят в голову дурацкие мысли. Надо о работе думать, а не плакаться в собственную жилетку. Ричи попросил посмотреть пару новых эпизодов, и лучше бы мне это сделать, если я хочу и дальше пить натуральный коньяк а не синтезированный спирт.

Пальцы сами коснулись нагрудного кармана. Там лежал маленький диск для мнеморекордера. Чужие чувства, – быть может, они подстегнут мои собственные. Но не сейчас – слишком хочется спать. Вытянуться на диване, не раздеваясь, и закрыть глаза. Но сначала – капельку коньяка. Всего лишь один глоток.

Дерево едва заметно качалось. Здесь, на самой вершине, очень тихо. Слышен только шелест влажных зеленых листьев, пряно пахнущих солнцем. Сладко замирало сердце от страха и гордости – кто из мальчишек сможет залезть на самое высокое дерево в парке? Никто.

Ветер упругой рукой качнул дерево, и я вцепился в тонкую ветку над головой. Кроссовки скользили по влажной коре, было трудно удержаться на одном месте. Можно, конечно, сесть и поболтать ногами, подразнить приятелей, оставшихся внизу. Но это не серьезно, я не малек, чтобы так поступать. Мне надо подняться к самой верхушке и привязать там черный платок – такое условие нашего спора. Платок в кармане, до верхушки осталось совсем немного… Пора.

Шмыгнув носом, я подтянулся, заелозил подошвами по мокрому стволу, пытаясь найти опору. Не удалось – кроссовки обдирали кору, но и только. В животе заворочался маленький зверек – жутко холодный и противный. Лягушка. Мокрая, склизкая, вонючая лягушка. Только не это!

Я взглянул на живот, заметил краем глаза крохотную фигурку Мика у подножья дерева. Задрожали руки. Наверно это от волнения. Так всегда говорит мама, когда у нее начинают по утрам трястись руки, а отец из-за этого злится.

Кроссовки соскочили со ствола, и я вздрогнул. Наверху затрещала ветка – пронзительно и чисто, словно птица. Я вскрикнул и вдруг понял, что повис на одной руке – левая соскочила. Я попытался дотянуться до соседней ветки, пытаясь охватить ногами ствол. Зря отвлекся. Не надо было думать о доме, надо было думать об этой ветке, ведь она такая тонкая что…

Мне стало вдруг легко и свободно. Как птице. Я видел, как огромная крона уплывает вверх, в безоблачное синее небо. Нет, не так. Это я лечу. Вниз. Сердце перестало биться. Все замерло на секунду, так бывает во сне, когда летаешь. Спиной я почувствовал землю, словно уже упал. От страшного ожидания боли заныло в паху, по спине пробежал холодок. «Мама» – прошептал я, и мир снова ожил.

Мимо пролетела огромная зеленая ветка. Задыхаясь от страха, я раскрыл рот, чтобы закричать, но сильный удар…

– Стоп! Записано! Снимите с него шлем!

Яркий свет ударил по глазам. Я замычал от боли и опустил веки, погружаясь в спасительную темноту. Запись. Проклятье.