Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Патология

Лиза отпускает мать и, повернувшись к отцу, манит его пальцем.

– Папа, наклонись, скажу на ушко, что я знаю.

Он удивлен. Наклонив голову, внимательно слушает, что ребенок шепчет. На лице расплывается похабная улыбка.

– Да что ты говоришь! Очень интересно!

Он поворачивается и уходит.

Лиза смотрит на мать, в глазах которой ужас мешается с удивлением и любопытством.

– Что ты ему сказала?

– Я сказала ему, что в шифоньере ты прячешь большую черную палку. Когда его нет дома, ты используешь её, чтобы прочистить свою дырку.

Лицо дочери расплылось в довольной улыбке, словно она только что сделала нечто замечательное и прекрасное.

Она, не веря своим ушам, и глазам, обессилено опустилась на унитаз. Перед глазами всё поплыло. Потемнело.

И исчезло.

Наверное, она просто закрыла глаза.

А потом открыла.

Стены, сложенные из крупного черного камня, нависают тяжелым сводом сверху, надвигаются со всех сторон и уходят вдаль. Похоже на подземелье – сырое помещение, в котором водятся крысы. Или что похуже.

Она стояла на месте, оглядывая полумрак коридора и не решаясь сделать первый шаг. Казалось, что освещения нет, но она могла видеть: кое-где потеки на стенах, словно что-то темное стекало вниз, просачиваясь сквозь камень сводов; иногда белесоватый мох, похожий на живую ткань, прорастающую камень в стремлении выжить; справа у стены следы – то ли крысиный помет, то ли останки какой-то живности. Воздух влажный, но не затхлый, – казалось, свежесть поступает сюда невозможными путями.

Она шагнула вперед и оглянулась, быстрым движением головы, словно хотела поймать ускользающую реальность оставленного за дверью жилища, но за спиной только теряющаяся в темноте подземелья пустота.

Коридор был сзади и спереди, и пошла она туда, где было какое-то подобие света. Пройдя десять шагов (считая их вслух, пытаясь звуками смягчить свой страх), она поняла, что не слышит своих шагов, да и не чувствует босыми ногами (странно, на ногах должны быть домашние тапочки) холод и влагу камней. Наоборот, стопы погружались в мягкую теплую влажность визуально похожей на камень дороги. Поверхность под ногами выглядела живой, – она, остановившись, присела и надавила на пол ладонью, пытаясь кожей почувствовать жизнь. И только сделав это, поняла, как она не права: рука по локоть погрузилась в податливую мягкость, в засасывающую бездну мягких прикосновений и ужаса неизвестности.

Она, резко выдернув руку из этих объятий, отскочила к стене. И только тут почувствовала боль, – часть кожи с руки осталась там, да что там часть, вся кожа до локтя, словно сдернутая перчатка, осталась в мягком камне. И, глядя на окровавленную кисть, она закричала от боли, ужаса и страха, закричала так, как никогда не кричала. И оставляя за собой капли крови, как путеводную нить, бросилась бежать.

К свету, такому далекому и нереальному.

К жизни, в которую не верила.

Хаотичный безумный бег был недолог: налетев на препятствие, она, вскрикнув от боли, отлетела и упала на спину, ожидая, что будет погружаться во влажную бездну, где прекратится её убогое существование. Но ничего не произошло. Она открыла глаза, чувствуя спиной твердую поверхность камня, холодящего обнаженную кожу.

Это был тупик. Глухая стена, – все те же темные камни, сложенные узором кирпичной кладки. Но было и отличие, которое сразу бросилось в глаза. Стена была какая-то свежая, она совсем не выглядела старой и подверженной гниению времени.

Она казалась живой.

И эта стена действительно была живой: глаза, смотрящие насквозь, губы, растянутые в презрительной усмешке, пухлые щеки с ямочками, придающие лицу угрожающую наивность. Это был монстр из ночного детства, чудовище из одиночества юности, тварь, присутствующая на супружеском ложе и «прочищающая дырки» в её голове, пока муж занят с другой стороны. Мерзкий образ, дождавшийся своего часа, и появившийся тогда, когда она его совсем не ждала.

И голос, – тот единственный звук, который она услышала за то время, что была здесь, – соответствовал форме. Скрипучий и мощный, словно металл о металл, голос задал вопрос:

– Что есть сон, в котором зло побеждает добро?

В движениях выпуклого из стены лица была жизнь, но она казалась смертью: тем желанным забвением, когда уже невозможно противостоять безумию окружающего мира. Она смотрела в глаза вопрошающему образу и молчала. Видела в них свою участь и боялась произнести хоть слово. Но недолго, потому что ответ был очевиден:

– Это плохой сон, – и снова через молчание, она добавила, – этот сон есть кошмар.

Глаза одобрительно мигнули, скрыв на мгновение завораживающе черные зрачки, и, открывшийся рот задал следующий вопрос:

– Что есть сон, в котором добро побеждает зло?

Она пожала плечами, втягиваясь в игру в вопросы и ответы, и сказала:

– Ну, это добрый, хороший сон.

Глаза отрицательно качнулись:

– Неправильно. Добро – это изнанка зла. Это худший из кошмаров, так как он дает пустую надежду. Разворачиваешь красивую обертку в полной уверенности, что там вкусная конфета, а там – смердящее застарелое говно.

Губы слепились бантиком, что, несомненно, свидетельствовало об удовольствии, которое получала тварь от общения. Причмокнул невесомым поцелуем и снова задал вопрос, сочась самодовольством:

– Что есть сон, в котором нет ни добра, ни зла, где нет никакой борьбы, где с благостной тишиной соседствует бездонное небо, где прикосновение невозможно, а вид неприятен, где солнце зависло за горизонтом, а мир тверд во все стороны? Что есть бесконечный сон в этом сне?

Она молчала, пытаясь осмыслить вопрос, представить себе этот мир, а монстр, растянув губы в самодовольной улыбке, мерзко засмеялся, содрогаясь стенами. Он не стал дожидаться ответ, и, резко прекратив свой смех, сказал:

– Это наихудший из кошмаров, потому что это твой инфернальный сон.

Последние два слова он произнес с придыханием, смакуя их, перекатывая по языку, наслаждаясь этими звуками.

– И знаешь, в чем прелесть этого сна? – он даже прищурил глаза, пытаясь увидеть, сможет ли она ответить. И, увидев, что нет, что белое в полумраке лицо с безжизненно пустыми глазами замерло на выдохе, а губы не в состоянии разлепиться из-за мышечной судороги, сам ответил на свой вопрос:

– В пугающей реальности. Ты будешь говорить себе, что это кошмарный сон, что этого не может быть и надо проснуться, ты будешь щипать и кусать себя, ты будешь молить своего Бога об освобождении, но – все тщетно. Этот сон уже твой и пути назад нет. А впереди только ужас и страх.

Лицо из стены, став еще более выпуклым, словно пыталось приблизиться к ней, изменилось. Может, глаза стали добрее, и улыбка – мягче, но она не заметила этого: сознание балансировало на краю, даже доброе слово могло столкнуть в пропасть.