Аркадий и Борис Стругацкие - Возвращение

– Войдите!

Вошел человек высокого роста, в просторной серой куртке и длинных синих штанах пижамного типа. Он тихо притворил за собой дверь и, несколько наклонив голову, принялся рассматривать штурмана. Физиономия его очень живо напомнила Кондратьеву виденные когда-то фотографии каменных истуканов острова Рапа-Нуи – узкая, длинная, с узким высоким лбом и мощными надбровьями, с глубоко запавшими глазами и длинным острым вогнутым носом. Физиономия была темная, а в распахнутом вороте куртки проглядывала неожиданно нежная белая кожа. На охотника за автографами этот человек был решительно не похож.

– Вы ко мне? – с надеждой спросил Кондратьев.

– Да, – тихо и печально ответил незнакомец. – Я к вам.

– Так входите же, – сказал Кондратьев.

Он был тронут и немного разочарован печальным тоном незнакомца. «Кажется, это все-таки собиратель автографов, – подумал он. – Надо принять его посердечнее».

– Спасибо – еще тише проговорил незнакомец.

Немного сутулясь, он прошел мимо штурмана и остановился посреди гостиной.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал Кондратьев, Незнакомец стоял молча, устремив взгляд на кушетку.

Кондратьев с некоторым беспокойством тоже посмотрел на кушетку. Это была чудесная откидная кушетка, широкая, бесшумная и мягкая, с пружинящей пенопластовой покрышкой светлого зеленого цвета, пористой, как губка.

– Меня зовут Горбовский, – тихо сказал незнакомец, не спуская глаз с кушетки. – Леонид Андреевич Горбовский. Я пришел поговорить с вами как звездолетчик со звездолетчиком.

– Что случилось? – испуганно спросил Кондратьев. – Что-нибудь с «Таймыром»? Да вы садитесь, пожалуйста, садитесь!

Горбовский продолжал стоять.;

– С «Таймыром»? Вряд ли… Впрочем, не знаю, – сказал он. – Но ведь «Таймыр» в Музее космогации. Что с ним еще может случиться?

– Да уж, – сказал Кондратьев широко улыбнувшись. – Уж дальше некуда.

– Некуда, – согласился Горбовский и тоже улыбнулся.

Улыбка у него, как и у многих некрасивых людей, была милая и какая-то детская.

– Так чего же мы стоим? – бодро вскричал Кондратьев. – Давайте сядем!

– Вы… вот что, Сергей Иванович, – сказал вдруг Горбовский, – можно я лягу?

Кондратьев поперхнулся.

– П…пожалуйста, – пробормотал он. – Может быть вам водички?

Горбовский уже лежал на кушетке.

– Ах, Сергей Иванович! – сказал он. – И вы такой же, как все. Ну при чем здесь водичка, если человеку просто хочется полежать? В античные времена все лежали… Даже за едой,

Кондратьев, не оборачиваясь, нащупал за спиной кресло и сел.

– Уже в те времена, – продолжал Горбовский, – имела хождение многоэтажная пословица, существенной частью которой было «лучше лежать, чем сидеть». А я только что из рейса. Вы сами знаете, Сергей Иванович, ну что такое диваны на кораблях? Отвратительные жесткие устройства! Да разве только на кораблях? Эти невообразимые скамейки на стадионах и в парках! Складные самопадающие стулья в кафе! А ужасные камни на морских купаниях? Нет, Сергей Иванович, воля ваша, искусство создания по-настоящему комфортабельных лежбищ безвозвратно утрачено в нашу суровую эпоху эмбриомеханики и Д-принципа.

«Бедняга!» – подумал Кондратьев сочувственно. Проблема «лежбищ» встала перед ним в совершенно новом свете,

– Знаете, – сказал он, – я застал еще то время, когда в Северной Америке подвизались всякие там фирмы и монополии. Так вот, дольше всех продержалась небольшая фирма, которая сколотила себе за полтора века баснословный капитал на матрацах. Она выпускала какие-то особенные шелковые матрацы – немного, но страшно дорого. Говорят, миллиардеры дрались из-за этих матрацев. Замечательные были матрацы! На них ничего нельзя было отлежать.

– И секрет их погиб вместе с империализмом? – сказал Горбовский.

– Вероятно, – ответил Кондратьев. – Я ушел в рейс на «Таймыре» и больше ничего о них не слыхал.

Кондратьев блаженствовал. Давно уже ему не приходилось вести такие легкие и приятные светские разговоры! Протос и Женя были отличными собеседниками, но Протос очень любил рассказывать про операции на печени, а Женя большей частью учил Кондратьева водить птерокар и ругал за социальную инертность.

– Нет, почему же, – сказал Горбовский, – у нас тоже есть отличные лежбища. Но ими у нас никто не интересуется. Кроме меня.

Он повергнулся на бок, подпер щеку кулаком и вдруг сказал:

– Ах, Сергей Иванович, дорогой, и зачем это вы высадились на Планете Синих Песков?

Штурман опять поперхнулся. Планета Синих Песков с ужасающей отчетливостью встала перед его глазами. Детище чужого солнца. Совсем чужая. Она была покрыта океанами тончайшей голубой пыли, и в этих океанах были приливы и отливы, многобалльные штормы и тайфуны и даже, кажется, какая-то жизнь. Вокруг засыпанного «Таймыра» крутились хороводы зеленых огней, голубые дюны кричали и вопили на разные голоса, пылевые тучи гигантскими амебами проползали по белесому небу. И ни одной тайны не открыла людям Планета Синих Песков. Штурман при первой же вылазке сломал ногу, роботы-разведчики потерялись все до единого, а затем при полном безветрии налетела настоящая буря, и славного доброго Кёнига, не успевшего подняться в корабль, швырнуло вместе с подъемником о реакторное кольцо, раздавило, расплющило и унесло за сотни километров в пустыню, где среди голубых волн гигантские провалы засасывали миллиарды тонн пыли в непостижимые недра планеты…

– А вы бы не высадились? – хрипло сказал Кондратьев. Горбовский молчал. – Вы хороши сейчас на ваших Д-звездолетах… Сегодня одно солнце, завтра – другое, а послезавтра – третье… А для меня… а для нас это было первое чужое солнце, первая чужая планета, понимаете? Мы чудом попали туда… Я не мог не высадиться, потому что иначе… Зачем же тогда все?

Кондратьев остановился. «Нервы, – подумал он. – Надо спокойнее. Все это прошло».

Горбовский задумчиво сказал:

– После вас на Планете Синих Песков первым высадился, наверное, я. Я пошел на десантном боте и взял ее с полюса. Ах, Сергей Иванович, как это было нелегко! Полмесяца я ходил вокруг да около. Двенадцать зондирующих поисков! А сколько автоматов мы там загубили! Классическая бешеная атмосфера, Сергей Иванович. А вы ведь бросились в нее с экватора. Без разведки. Да еще на старой, дряхлой «черепахе». Да.

Горбовский закинул руки за голову и уставился в потолок. Кондратьев никак не мог понять, одобряют его или осуждают.

– Так ведь, Леонид Андреевич, – сказал он, – как я мог вернуться на Землю и заявить – так, мол, и так, летел десять лет, долетел до планеты, был около и вернулся. Вы понимаете, был около и вернулся! С пустыми руками! Да вы бы первый меня осмеяли. Ведь верно же?