Евгений Дрозд - Драма в Эфесе

I. Когда поселились в нем сомнения и неуверенность?

Во всяком случае не в тот миг, когда, получив задание Института древней истории, он вошел в темпоральную камеру и отправился в 356 год до н. э., в город Эфес, что в Малой Азии. Задание — ознакомиться с архитектурой храма Артемиды Эфесской до того, как его сжег Герострат, и, по возможности, встретиться с самим Геростратом — было простым и сомнений не вызывало. Опасности? Смешно… Диск возврата, закрепленный на груди Путешественника во времени, катапультирует его в свое родное время при малейшей угрозе его, Путешественника, жизни и здоровью…

Так же ясно и просто все было, когда он кружил вокруг храма Артемиды, рассматривая его с разных точек, и снимал спрятанной в складках гиматия миниатюрной видиокамерой, передающей информацию в блок памяти диска возврата.

Он с любопытством отмечал особенности устройства ионического ордера и украшения фриза, подсчитывал количество колонн. Он стремился использовать утреннее освещение, чтобы запечатлеть в магнитокристаллах пышность капителей, игру света и теней в портике, придающие храму ощущение торжественной роскоши.

Первая неожиданность подстерегала Путешественника, когда он занялся осмотром интерьера. Он и внутри храма ожидал найти малоазийскую пышность и усложненность архитектурного убранства. Но увидел лишь голые стены, строительные леса, кучи мусора и стройматериалов.

Видимо, тут впервые он ощутил неуверенность. Никаких сведений о ремонте храма незадолго до знаменитого пожара у историков не было.

— Может, темпоральщики ошиблись, — тревожно подумал Путешественник, — и забросили меня не в то время?..

У какой-то уныло зевающей личности в обтрепанном гиматии, то ли сторожа, то ли строителя, Путешественник выяснил, что ведутся работы по обновлению внутренней отделки храма и что длятся они уже очень долго и одним только бессмертным богам ведомо, когда завершатся. И, вообще, отцы города несомненно совершили большую глупость, отдав подряд на ремонтные работы этому греческому проходимцу…

Имени проходимца личность не назвала, заявив, что не хочет с утра поганить уста и портить себе настроение на весь день…

— Ничего, — утешал себя Путешественник, выходя из полумрака портика на яркое солнце. — Ремонт храма — не битва при Фермопилах, историки про него могли и не знать.

Так успокаивал он себя, отправляясь на поиски Герострата

II. Путешественник постучал в дверь, сколоченную из тяжелых дубовых брусьев. Указания случайного прохожего были не вполне вразумительными, но вроде дом этот.

Дверь отворилась, и наружу высунулась смуглая, хитроватая физиономия. Должно быть, раб.

— Мне сказали, — начал Путешественник нерешительно, — что, э-э, здесь я могу увидеть Герострата…

Раб окинул Путешественника быстрым взглядом, ни слова не говоря, подался назад и захлопнул дверь.

Путешественник в растерянности топтался на месте, прислушиваясь к доносящимся из-за стены голосам.

Внезапно дверь снова распахнулась, и тот же раб, но уже в полупоклоне и с льстивой улыбкой пригласил Путешественника внутрь.

Они прошли по перистильному дворику с мозаикой и бассейном. Путешественник отметил фигурные росписи на стенах и стоящие в нишах дорогие вазы и статуэтки. Андронов в доме было два. “Богато”, — подумал путешественник. Раб провел его в меньший андрон и удалился.

Путешественник напрягал зрение, привыкая к полумраку помещения, а чей-то сочный голос возносил хвалы богам, пославшим гостя в сей скромный дом, к сему скромному пиршеству, и предлагал гостю устраиваться поудобнее и присоединяться. Глаза наконец привыкли к освещению, и Путешественник рассмотрел говорившего. Им оказался жизнерадостной наружности толстяк, привольно развалившийся на деревянной клине.

По всей видимости, хозяин дома.

Лицо его лоснилось самодовольством, он размахивал в воздухе пухлой лапой, а в другой держал солидный кусок баранины.

Кроме него, в андроне был еще один человек, он тоже возлежал на клине, но поза его была какой-то деревянной. Был он худ и изможден, во всклокоченной его шевелюре, в горящем взоре и наконец в голодном остервенении, с которым он обгладывал засушенную рыбу, читалась какая-то неудовлетворенность. Это мог быть только Герострат. Путешественник замер от восторга — настолько портрет Герострата был близок к тому, который он заочно нарисовал. Типичный образчик распространенного в древности психотипа. Мнительность, тревожность, склонность к паранойе. Тайная мания величия, жажда славы и поклонения…

Между тем, хозяин что-то сказал и замолчал, как бы чего-то ожидая. Путешественник понял, что ему представились и ждут, что он назовет себя. Досадуя, что прослушал имя хозяина, он вернулся к действительности и несколько сбивчиво назвал свое вымышленное имя, данное ему в отделе адаптации, а еще сообщил, что он приехал из Афин, прослышав о ведущейся реконструкции храма Артемиды, после которой означенный храм обещает стать восьмым чудом света. Вот он и решил посмотреть…

При этих словах толстяк необычайно оживился. Он вскочил на ноги, собственноручно придвинул свободную клину поближе к столику с яствами и вином и помог Путешественнику возлечь на нее с максимальными удобствами. И при этом непрерывно болтал, вознося хвалы богам, за то, что они направили Путешественника именно в его дом…

— …ты не ошибся, афинянин, вот именно восьмым чудом света! Я всегда говорил презренным скептикам и завистникам, что мой храм прославится больше прежнего и станет действительно украшением Эфеса…

— Твой храм, почтеннейший? — не понял Путешественник. — Поясни, что ты имеешь в виду.

Толстяк поведал, что он является главным подрядчиком ремонтных работ и поставщиком строительных материалов и что тем самым он как бы сопричисляется к лику зодчих, возведших храм пару веков назад.

Путешественник вспомнил слова унылой личности в храме и едва сдержал улыбку. Он посмотрел на толстяка внимательно, потом бросил быстрый взгляд на тощего, вперявшего отрешенный взор в какие-то удаленные пространства.

— Тот, значит, ремонтирует, — подумал Путешественник, — а этот сожжет…

Вслух же произнес несколько ничего не значащих фраз, выражающих приятное удивление и умеренный воеторг.

Хозяин продолжал распинаться про достоинства будущего храма, пока наконец тощий его гость не сверкнул злобно глазами и не проворчал как бы про себя, но вполне разборчиво:

— Ну, если этот хлев станет восьмым чудом света, то я уж точно стану Гомером!..

Толстяк захохотал.

— Не слушай его, афинянин, ведь он у нас поэт, и стало быть, толку в вещах не разумеет.