Александр Етоев - Обратная сторона Земли

– Князь! – Голос был странно знакомый. – Хозяин меча, ответь.

Князь вспомнил. Ночь. Безлюдный музей. Меч, разрубающий колдовской узел. Фогель – старик-смотритель, которого Князь освободил мечом от заклятья и которому возвратил покой. Фогель – это был он.

– Где ты, ответь? Князь! Назови себя, чтобы я не потерял направление.

– Я здесь, – закричал он в ответ невидимыми каменными устами. – Здесь, у дороги, меня превратили в камень.

Ждать пришлось еще долго. Туман стал понемногу спадать, и в путанице мокрых ветвей, оплетающих ночную поляну, робко заговорили птицы. Фогель его больше не звал, но удары делались громче. Князь зорко всматривался в темноту и вскоре у края низины заметил в траве движение. Земля вздыбилась широким горбом, лопнула во многих местах, полетели влажные комья, и в редеющем на заре тумане из земли показался гроб. Большой, разбухший, тяжелый, облепленный рыжей глиной и оправленный в стальную решетку.

На секунду все стало тихо, потом крышка медленно отошла и, отплевываясь от серой пыли, из гроба выбрался Фогель.

– Смотри, что они со мной сделали. Надели смирительную рубашку. Думали, раз душа не досталась, то хоть тело прибрать к рукам. Накось-выкуси, Тимофеев! Не просто старого Фогеля усмирить. Живого-то не смогли, а мертвому сам Бог помогает.

Он потряс в воздухе кулаками и, схватившись за металлический прут, согнул и закрутил его в узел.

– А ты, я гляжу, влип. – Старик уже стоял на траве, стряхивая с себя присохшую бетонную корку. – Крепко сел, это плохо. Негоже господину меча попадать в такие истории. Я знаю, кто это сделал. Это Каменный, слуга Тимофеева. Когда-то Тимофеев наказал Каменного за кражу золотой табакерки, превратил в придорожный камень. Кабы ты не помог, так бы ему и лежать в пыли у дороги.

Старик огляделся.

– Эге, тут и болотце. Гнилая, а все вода. – Он подошел к низине и принюхался к стоячей воде. – Однако Мокрым попахивает. Ты здесь никого не встречал? – Старик выдернул из зарослей камышину, размахнулся и запустил ее, как копье. – Молчит. Ну и пес с ним. Пора заняться тобой.

Фогель подошел к камню и погладил шероховатый верх.

– Хорошо, что я не весь ушел на покой. А еще спасибо Вдовцу – есть такой дурень из тимофеевских, – поленился сходить за водицей к Змееву Яру. А облил бы – так эту медвежью решетку никакими зубами не перегрызть. От той водицы любой металл каменеет. Слава тебе, лень-матушка, что наперед нас родилась. Не ты бы – лежать нашему Князю камнем до второго пришествия.

Старик опять тронул камень и покачал головой.

– Меч здесь не поможет, нужна кровь. Немного, хватит и капли. Как же быть? Кровь, кровь… Моя – черная, не годится. Придется тебе потерпеть.

Старик обхватил камень руками и изо всех сил стал сжимать. Князь почувствовал, как спирает дыхание. Фогель сжимал все сильнее, от боли Князь едва не кричал – в мертвых стариковских руках, с виду высохших и невзрачных, скрывалась такая сила, что Князь скоро не выдержал:

– Не могу больше. Отпусти.

– Терпи. – Старик сжимал и шептал: – Мертвое одолей живое, мертвое одолей…

Перед глазами Князя закрутились радужные круги, он подумал, что умирает, и когда терпеть стало вовсе невмоготу, старик впился в камень зубами и на белой зернистой поверхности выступила алая капля. Старик перестал давить и, омочив палец в крови, поставил на валуне крест.

Роща наполнилась шумом, заговорили птицы, туман растаял. Князь лежал на траве и чувствовал, как оживает тело. Встал он не сразу, а когда встал – покачнулся и едва не упал. Камня под ивами не было, оставалась одна глубокая вмятина.

– Светает. – Фогель посмотрел на восток. – Скоро солнышко выкатится. Значит, пора до дому. Ну что, горе ты мое бородатое, ожил? Поди умойся.

Князь медленно, качаясь как пьяный, сделал два шага к болотцу.

– Иди, иди, – поторопил его Фогель. – Пока я здесь, Мокрый тебя не тронет.

– Мокрый? – Князь посмотрел на низину, но спрашивать старика не стал. Подошел к воде, зачерпнул ладонью и обтер измученное лицо.

Старик уже собирался.

– В любом несчастье есть своя хорошая сторона, – сказал он, спрямляя погнутые прутья решетки. – Ты прошел испытание камнем, это тебе пригодится. Тимофеев, конечно, умница, но и дурак большой. Сам себе яму роет. Ты тоже хорош. Мог наперед подумать. Вспомни-ка, что говорится в книге: «Сторонись придорожного камня, сторонись зацветшей воды, беги красного человека.» Ты, Князь, хоть и великий читатель, а прочел – ничего не понял. Все в книге – что было, есть и что будет, – я уже тебе говорил. Хорошо, я был под боком, а кабы меня не было? Есть такие места, куда мне пути заказаны. А тебе их пройти придется.

Пахло серой и йодом, и чем выше поднималась волна, чем жарче она кипела, тем громче кричали птицы, выхватывая из бурой пены больших красногрудых рыб.

Лицо хозяина города было белее мела, а глаза в коричневых впадинах горели злее огня. Он раздавил подошвой семенящего по песку краба, но легче ему не стало. Наверху на каменном рубеже скрипели старые ели. Их выеденные солью стволы протянулись в небо, как струны, и на игольчатых остриях, огромные, словно головы великанов, висели круглые облака. Пригнув тяжелые плечи, Тимофеев пошел на волну. Та вздохнула и отступила.

– Фисон, геон, тигр, ефрат, – сказал он, взмахивая плащом. – Пусти проход.

Вода раздалась на стороны, открывая желтое дно и мягкую колею дороги. Дорога шла под уклон. Тимофеев зашагал по проходу, под ногами ссыхались и гасли зеленые петли водорослей. Блестели пятна медуз. Хрипели, хватая воздух, не успевшие отступить рыбы. Он шел, не глядя по сторонам и не оборачиваясь. Стены, словно живые, дрожали от скрытой силы. Когда он делал полшага, они беззвучно смыкались, и где-то там, наверху, взметывался белый бурун.

– Руки дрожат, сердце дрожит – трясавица. Пелыньки бы отварить. Вернусь, накажу старухе.

Дорога стала выравниваться. Теперь она тянулась полого, и ущелье среди водяных гор делалось светлее и шире. Белая полоса наверху – все, что оставалось от неба – мерцала фосфорным светом; она то гасла, съеденная ветром и непогодой, то с высоты срывалась бледная световая струя. Тогда Тимофеев морщился и низко пригибал голову.

Шел он долго, час или больше. Почва сделалась зыбкой, но не от придонного ила, а от желтых кружков монет, в беспорядке разбросанных по песку. Монеты холодили ступни. Это было приятно, и Тимофеев выжал из губ улыбку.

Наконец он вышел на ровное открытое место. Вокруг была все та же вода. Она блестела, как уголь, наполняя пространство холодом, и в непрозрачной угольной темноте проступали то здесь, то там зыбкие белесые пятна – глаза подводных чудовищ.

На этом пустом пространстве ровно посередине поднимался и пропадал в темноте огромный каменный столб.