Александр Житинский - Лестница

Двигаться дальше становилось все затруднительнее. Не опускаться же, в самом деле, на четвереньки! Двери, расположенные вдоль стены, уменьшались до размера дверок кухонного шкафчика, что было бы чрезвычайно забавно наблюдать, если бы не тревога Пирошникова и Наташи, вызванная этими новыми трансформациями.

Наконец дядюшка оборотился и с минуту смотрел на Пирошникова, что-то соображая. Он тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение, а потом поднялся к Владимиру, и тут оказалось, что дядюшкина макушка приходится по пояс нашему герою. Дядюшка стоял перед согнутым в три погибели Пирошниковым, маленький, как пятилетний ребенок, и ему, как ребенку, вероятно, хотелось плакать. Произошло что-то совсем уж невероятное! Гигант Пирошников, склоненный над дядюшкой, вдруг рассмеялся так громко, что смех его раскатился далеко по черной лестнице и застрял в последних и мелких ее завитках. Рассмеялась и Наташа, поскольку дядюшкино появление напоминало ей представление лилипутов в цирке, а дядя Миша, взмахнув коротенькой своей ручкой, схватился за голову и побежал вниз, уменьшаясь, пока не скрылся за трубой, тоже, кстати, сужающейся и напоминавшей скорее воронку.

Пирошников и Наташа, пятясь и держась руками за потолок, начали молчаливое отступление, ибо стало ясно, что через черный ход никак не протиснуться. Лестница раскручивалась в обратном порядке, увеличиваясь в размерах; снизу доносились шаги дядюшки, который догонял их так же резко, как минуту назад бежал от них. Уж не повредился ли он в рассудке?

Короче говоря, Пирошников с Наташею снова очутились в кухне перед взором старухи, а через мгновение впрыгнул туда и дядюшка, слава Богу, оказавшийся вновь мужчиной среднего роста и нормальных пропорций, разве что взволнованным сверх меры.

Дядюшка вошел и с силою захлопнул дверь на лестницу, как бы показывая, что данная возможность исчерпана полностью. Старушка Анна Кондратьевна тут же придвинула к двери сундучок и взгромоздилась на него, поправляя сорванную занавеску. Еще через минуту кухня приняла свой прежний вид. Куда девалась дворничиха — неизвестно. Неужели она достигла выхода? Но тогда ей пришлось стать размерами со шкалик, никак не больше. Не помешает ли это ей выполнять служебные обязанности — вот в чем вопрос? Ну, да Бог с нею!..

А между тем едва все возвратились домой, как их ушей достиг непонятный шум, берущий начало где-то в недрах квартиры. Несомненно, это был шум голосов, причем голосов раздраженных, а смиренный и даже несколько подавленный вид бабки Нюры с достоверностью показал, что в квартире неладно.

Дядюшка вопросительно взглянул на старуху, но та лишь вздохнула, укрывшись на своем сундуке. А клубок голосов покатился по направлению к кухне, и через секунду туда ворвалась Лариса Павловна с пятнами на лице, свидетельствовавшими о крайней степени возбуждения.

Интересно все-таки знать, к чему более склонно человеческое существо — к общественному или, так сказать, индивидуальному обитанию? Вроде бы давно доказано и показано, хотя бы и на примере потерпевших кораблекрушение моряков, попавших на необитаемые острова (Робинзон Крузо не в счет), что человек не может один, одиночество неизбежно превращает его в зверя. Но позвольте! Разве лучше действует обитание в коммунальной квартире? И таких примеров несравненно больше. Наблюдать, как живущий рядом индивид изо дня в день делает все не так (не так, как нам бы хотелось), например, заводит кошку, не гасит, извините, света в туалете, приводит не тех гостей, улыбается исключительно нагло и несимпатично — нет, это выше сил, это хуже необитаемого острова, это мука!

Неудивительны посему и те смерчи, которые проносятся время от времени в коммунальных коридорах, с хлопаньем дверьми, качающимися от сотрясения воздуха лампочками, с выражениями такими, что не дай Бог слышать их вам, читатель, — и грустно, грустно все это, и слезы капают из глаз, когда видишь подобные недоразумения. Сколько трагедий разыгралось вокруг выеденного яйца, которое, оказывается, было разбито не с того конца. Впрочем, об этом уже писал один английский писатель.

В данном случае в роли, так сказать, яйца преткновения выступал Пирошников. Это стало ясно уже по первым репликам Ларисы Павловны. Она вдруг ворвалась в кухню, как пантера, — во всяком случае, мышцы на ней играли, перекатываясь округлыми волнами под тугим джемпером. Окатив молодого человека взглядом высокой температуры, причем досталось и бедной Наташе, Лариса Павловна воскликнула:

— Вы учтите, что я этого не допущу! У нас квартира, а не публичный дом!

И, подошедши к своему холодильнику, она рванула ручку так, что с кухонной полочки свалилась крышка от кастрюли и с жалобным дребезжаньем подкатилась к ногам Пирошникова. Молодой человек с достоинством поднял ее и протянул соседке, а та, выхватив крышечку, захлопнула холодильник, так и не достав из него ни единого предмета, после чего прибор вздрогнул и загудел.

Тут в кухне показалась и Наденька в своем всегдашнем халатике. Она вошла как-то боком, причем глаза ее, сузившиеся и злые, устремлены были на Ларису Павловну. Дядюшка при этом весь подобрался, готовясь вступить в бой на стороне племянницы.

Скучно, скучно!.. Дальше произошла обычная перестрелка, в которую оказались втянутыми все находившиеся на кухне.

— Вы не имеете права, — произнесла Наденька страшным шепотом.

— Да что ты с ней разговариваешь, с куклой! — выпалил дядя Миша, отчего Лариса Павловна зашипела, как мокрая тряпка под утюгом, и двинулась грудью на дядюшку.

— Ах вот как? Скобарь! Алкоголик!.. — И прочее, и прочее, что совершенно неинтересно.

— Ишь, фифа! — сказал опешивший дядюшка.

Из дальнейших переговоров выяснилось, что соседка обвиняет Наденьку в незаконном сожительстве и сводничестве, причем из реплик Наденьки явствовало, что Ларису Павловну тоже монашкой не назовешь. Впрочем, Наденька говорила это в порядке активной обороны, выведенная из себя необоснованными — видит Бог! — обвинениями соседки.

— А вот и еще шлюшка! — внезапно сделала выпад в сторону Наташи Лариса Павловна.

Наташа, разрыдавшись, выбежала из кухни, а за нею последовала Наденька; бабка Нюра всплеснула руками — вообще произошло замешательство. Дядюшка — так тот вовсе оцепенел после таких слов, какие вряд ли доводилось ему слышать от женщин в его добропорядочной провинции.

Интересно, что Пирошников сохранял полное равновесие души, с нескрываемой иронией наблюдая за действиями сторон. Даже чудовищные слова Ларисы Павловны вызвали в нем не гнев, а усмешку, поскольку были лишены основания. Лариса Павловна как заведенная продолжала свою филиппику, к которой Пирошников пару раз позволил себе сделать остроумный комментарий, чем лишь подлил масла в огонь.