Владимир Михайлов - Вариант «И»

– Стала разбираться?

– Да. Вот, взгляни.

Из кармана халатика, в который она куталась, теперь уже, наверное, озябнув, Наташа достала странную, на первый взгляд, узкую пластиковую карточку, на которой вроде бы ничего не было: ни надписей, ни изображений – просто синее пространство. Такие карточки были мне знакомы. Оставалось только присвистнуть, что я и сделал – впрочем, мысленно.

Ясно. Впрочем – не совсем.

– Скажи: откуда ты знаешь, что это такое?

Она пожала плечами:

– Даже и не помню. Может быть, от Блехина? Наверное, от него, от кого же еще.

– Хорошо, – сказал я. – В свете, как говорится, вновь открывшихся данных, признаю, что обратилась ты ко мне правильно. Что же, будем разбираться. Я сейчас позвоню, а ты собирайся, приедут люди – и мы отправимся по домам.

– Вит…

Я покачал головой.

– Ни о чем сейчас, Наташа, не будем: не время. Потом.

Она, однако, уже по тону наверняка почувствовала: ничего не произойдет, никуда я от нее не денусь. Да я и сам так думал.

– Собирайся, – повторил я. Она послушно сбросила халат, начала одеваться. Я постарался в эти секунды не смотреть в ее сторону. Лишь спросил:

– Где его амуниция?

– В той комнате.

Прежде чем звонить, я обыскал одежду спящего; ничего интересного не нашел, кроме маленькой, плотно закрытой коробочки, содержавшей, как оказалось, две ампулы без маркировки. Мне приходилось встречаться с такими. Коробочку я сунул себе в карман. В соседней комнате, в шкафу – никаких сенсаций. Было немало всяких шмоток, но по делу – ни вещицы. Вернулся. Наталья все еще одевалась. Сумка и одежка ее были те самые, что она взяла из дому, когда мы ехали к покойному дипломату.

– Освежилась, – сказала она кратко. – Тут есть ванная.

– Видел уже. Постой, а это что там стоит?

Я увидел это, когда Наташа отодвинула свою сумку. Футляр характерных очертаний.

– Это? Его скрипка, – сказала она. – Он ведь скрипач – разве я не сказала? То есть тот, который… Этот тоже говорил, что переживает оттого, что руки после аварии какие-то не те, и много времени пройдет…

Она на минуту запнулась.

– Если хочешь, я из-за пальцев и начала сомневаться. У Павла были пальцы скрипача – представляешь, что такое. А у этого – слесаря, механика…

– Да нет, – сказал я. – Вряд ли он слесарь. Но с металлом работает, это уж точно. – Я подошел к спящему, взял за пальцы, перевернул кисть ладонью вверх. – Похоже, руки тоже для тонкой работы. А инструмент?

Я поднял футляр. Скрипка была увесистой. Раскрыл. Инструмент находился в полуразобранном состоянии, но такие собирают за секунду. И еще пара мгновений – чтобы закрепить лазерный прицел. Он лежал тут же рядом, в нижней части. Все – без номеров, без фабричных клейм. Штучная работа, стоящая немалых денег.

Закрыв футляр, я позвонил наконец в Реан. Дал обстановку. Сказал, что дожидаться не буду, но если есть неподалеку человек, пусть подошлют: терять спавшего клиента не хотелось. Мне ответили: человек по соседству есть, сейчас его поднимут по тревоге и пришлют. Минут через десять.

– Обожду, – сказал я. – Пишите адрес. Установите, кстати, кто владелец этой хибары. Потом скажете. Здесь пусть ваши сразу же осмотрят по всей форме. Человеку я оставлю один препарат – сдадите на анализ. О результатах доложите. Я буду в номере.

Мне ответили:

– Противопоказано. Там… небольшой беспорядок.

– Яснее?

– Был визит к вам.

– Жертвы?

– Есть.

– Взрыв?

– Нет. Газ. А охранявший вас нейтрализован иголочкой с ядом. Из пневматики. Все профессионально.

– Понял. А по Игре?

– Пока все тихо.

– Значит, надо ждать утром.

– Ждем. Как вас информировать? Куда вы сейчас?

Я назвал координаты. И сказал Наташе, вошедшей в комнату:

– Значит, так: едем к тебе.

Она кивнула, словно ничего другого и не ожидала.

– Сейчас нас тут сменят – и тронемся. Можешь пока выпить… Хотя лучше не надо. Этот паренек наверняка собирался о тебе позаботиться. Просто ты его упредила. Кстати: а как у тебя оказалось с собой это средство?

– Нормальное снотворное, – сказала она спокойно. – Всегда ношу с собой. Ему просто увеличила дозу.

– Ага, все ясно, – сказал я, подошел к дивану и стал смотреть на лицо спящего. И мозаика в памяти стала постепенно складываться в ясную картинку.

Незнакомец на Западном вокзале, назвавший меня вышедшим из употребления именем. Там, правда, была еще бородка – круглая такая аккуратная бородка вокруг лица. Но это – дело, так сказать, наживное.

А вот на посольском приеме, когда он разносил дринки, бороды не было. Зато прическа: волосы другого цвета, прилизанные, покрытые лаком – все как полагается.

Он, значит, и нагнал меня в переулке. Одинокий со скрипкой, снабженной глушителем. Или как тут правильнее сказать? Модератором? Сурдинкой?

Но не только там встречались мне эти черты лица…

Я нагнулся, повернул его голову, вглядываясь. Да, особенно за ушами. И нос, кажется, тоже. Да, и нос. Ну что же – сработано на четверку, не более того. Торопились, видимо. К празднику им требовался полный комплект.

…Послышался звук снаружи: подъехали. Через минуту постучали в дверь. Я на всякий случай взял автомат и пригласил войти.

Мы взаимно опознали друг друга. Я приказал дожидаться группы, передал найденный в кармане препарат в маленькой, плотно закрытой коробочке и сказал Наташе:

– Ну – поехали?

Она кивнула.

Уже в машине я, не удержавшись, спросил:

– Жалеешь – что оказался не тот?

Она ответила не сразу:

– Нет.

Но тут же добавила:

– Пока – не жалею. Иначе…

Что «иначе», так и осталось при ней.

Впрочем, не зря сказано в суре семьдесят четвертой: «И мы погрязали с погрязавшими». Так что никого не станем винить: право это – не за нами.

До жилья Наташи, ставшего для меня уже достаточно привычным, мы добрались не без препятствий; хотя то были, если можно так сказать, препятствия приятного свойства, ни ей, ни мне никакими бедами не грозившие. Скорее напротив.

Я намеревался свернуть с МКАД на Ярославку; тут меня и остановили: выезд был перекрыт, надо было разворачиваться и съезжать на параллельную. Наталья чуть не заплакала в голос, я высказался – однако лишь мысленно: жизнь в Германии заставила меня уважительно относиться к полиции. Запрет относился, естественно, не ко мне лично; заворачивали всех. Я на миг вышел из машины: с высоты роста рассчитывал лучше разглядеть, в чем же суть, – и разглядел. Пришлось тут же выругать себя за рассеянность: я ведь знал, что ночью тут будет не проехать, но вот – за всеми волнениями вылетело из головы. Пока я занимался самокритикой, офицер из оцепления подошел ко мне, чтобы поторопить или, может быть, применить санкции за остановку в неположенном месте. Он начал на достаточно высокой ноте; пришлось предъявить документ – не журналистскую карточку, но и не самый убойный, для него хватило и этого. Он проглотил язык и отсалютовал, я кивнул ему, заглушил мотор, попросил полусонную Наташу обождать немного, и прошел за оцепление. Я знал, что там находится, но знать – одно, а увидеть перед собой, и может быть, даже потрогать руками – во всяком случае, именно для меня и именно сейчас – было чем-то, очень близким к счастью.