Лиз Вильямс - La Malcontenta

Самая холодная ночь в году в Зимударе — ночь, в которую проводится праздник Омбре, [2] Тень (ит.). или Зимнее Прощание, если ты молод и презираешь старые наречия. Матриархи знают, как предсказывать такие вещи, как читать неуловимые знаки, прячущиеся в поземке и сосульках, в застывающих в воздухе клубах дыхания и в похрустывании ледяной корки на великих каналах.

В центре Зимудара, первого города на Марсе, в метеоритном кратере, подарившем городу его название, стоит крепость: громада из остекленевших камней, белых, как кость, и красных, как бьющееся сердце. А на вершине крепости, в башне, такой высокой, что с нее видно все, от базальтовых стен до затуманенных далью, но сияющих склонов Олимпа, замерла женщина. Четыре стеклянных окна располагались с четырех сторон от нее. Женщина стояла перед жаровней и под колоколом. Ее руки прикрывали трехслойные перчатки: тонкая мембрана из шелка плевеловых червей, выдубленная лисачья кожа и пара шерстяных митенок, связанных бабушкой. Но, несмотря на это и на потрескивание углей в жаровне, руки женщины оставались холодны.

Когда мороз открыл ей свои приметы, она торопливо повернулась, едва не опрокинув жаровню, кинулась к окнам, распахнула их, впустив облако ледяного воздуха, от которого заворчали угли, и трижды ударила в колокол. Он зазвенел, раскалывая холод. И не успело еще эхо умереть, как женщина, Эссегью Харн, сбежала по лестнице в теплые недра башни. Один за другим шипели и затихали угли.

Это случилось незадолго до рассвета, в голубоватом мерцании, предшествующем восходу солнца. Весь Зимудар слышал колокол, кроме одной женщины, и весь Зимудар, кроме одной женщины, ответил. Женщины сбросили стеганые покрывала и кинулись к лоханям умываться, а затем, все еще облаченные в ночные сорочки, помчались по лестницам в мансарды особняков или на чердаки общинных хижин за костюмами, забытыми за год, за все шестьсот восемьдесят семь минувших дней. Из сундуков и коробов появились маски, изображающие созданий Эры Детей и Потерянной Эпохи: вытянутые мордочки канюль или узкие прелестные рожицы демошей и гейзеллей. Женщины примеряли их, смеялись друг над другом и вдруг смолкли — маски в сочетании с толстыми ночными рубахами показались им ужасно глупыми.

Во Второй Час были извлечены платья: изящные изделия из шнуров и металла, кожи и жесткого бархата, алые, золотистые, аметистовые, изумрудные, темно-синие и перламутровые. Затем женщины Зимудара отложили костюмы и, лихорадочно-возбужденные в этот короткий день, принялись печь сладкие пышки и сдобные булочки для предстоящей ночи, с нетерпением дожидаясь сумерек.

Эссегью Харн, все так же поспешно, вернулась в особняк Калмаретто; расположенный неподалеку от крепости. Женщина торопливо шагала по улицам, и снег под ее башмаками превращался в лед и вновь рассыпался кристаллами под ударами колышущегося края тяжелого плаща. Она думала о празднике, о своей подружке Вэнити, которую планировала соблазнить сегодня ночью (хотя, конечно, быть соблазненной — еще лучше)… И пыталась не думать о сестре.

Добравшись до Калмаретто, женщина, не мешкая, прижалась лицом к замку. Включился инфракрасный сканер, считывающий с ее зрачка энграмму [3] Энграмма (от греч. En — находящийся внутри + Gramma — запись) рассматривается как материальная основа памяти. души. Дверь открылась, и Эссегью шагнула в водоворот подготовки к празднеству.

Обе ее матери кричали друг на дружку, на служанок, а потом, даже не сделав передышки, завопили на Эссегью:

— …не хватает сахару, и гемомона мало?! Почему ты не заказала больше?!

— …на лучшем платье Кантили пятно, она отказывается надевать его даже под меховую мантию…

— И я нигде не могу найти половник!

Эссегью отмахнулась от гвалта. Она лишь спросила:

— А Стриг?

В доме мгновенно повисла напряженная тишина. Матери уставились на Эссегью, потом переглянулись.

— А что с ней?

— Сами знаете, — ответила женщина. — Вам придется выпустить ее. Сегодня ночью.

Наверху, в недрах особняка, в слепом сердце Калмаретто, сидела Стриг Харн. При рождении ее нарекли Леретью, но это имя больше не принадлежало ей: ее лишили имени, отстригли от него, и теперь имя Стриг стало единственным именем, которое она могла носить. Она не знала, что сегодня день Омбре, потому что звон колокола, разбуженного ее сестрой, не пробился сквозь стены Калмаретто. Не видела она ни суеты и суматохи на улицах, ни конькобежцев, снующих туда-сюда по Меньшему Каналу, потому что ей запрещалось появляться в комнатах с окнами. Книги дозволялись, но не письменные принадлежности, дабы она не нашла способ передать послание.

При этой мысли губы Стриг насмешливо искривились. Пытаться написать записку не имело никакого смысла, поскольку та единственная персона, кому она могла бы предназначаться, не умела читать, ни при каких обстоятельствах не научилась бы и едва ли когда-либо общалась с кем-то, кто умеет. Но матери Стриг не желали допустить даже малейшей возможности отправки письма, потому-то Стриг и не разрешали видеться с ее младшей сестренкой Кантили, ибо та была достаточно молода, чтобы посчитать происходящее романтичным, и не важно, сколько раз матери внушали ей, что Стриг — преступница, грешница и извращенка. Иногда Стриг разрешались встречи с Эссегью, да и то лишь потому, что ее склад ума был схож с материнским.

Обычно Эссегью заглядывала к сестре раз в неделю, хотя Стриг с трудом вела счет дням. И все равно она удивилась, когда дверь, зашипев, открылась и в каморку, усыпая пол снегом, хлопьями падающим с уличной одежды, вошла Эссегью.

— Эссегью? — Стриг отвернулась и не поднялась навстречу гостье. — В чем дело?

— Сегодня канун Омбре. Я сказала нашим матерям, что тебя надо выпустить, когда гонг возвестит закат.

Рот Стриг приоткрылся, и она уставилась на сестру.

— Выпустить? И они согласились?

— Им ненавистна сама мысль об этом. И мне тоже. Но это последнее оставшееся у тебя законное право, древний обычай, и выбора у нас нет.

Стриг, медленно и недоверчиво, переспросила:

— Мне разрешат выйти? В маске и костюме?

Эссегью, опершись о подлокотник кресла сестры, подалась ближе и заговорила, резко и внятно:

— Ты должна понять. Если ты воспользуешься карнавальным нарядом, чтобы бежать из города, наши матери пойдут к Матриархам и потребуют эскадрон женщин-стрижей. За тобой начнется охота. Город, конечно, с сумерками закроется, и если кто-то попытается уйти — об этом узнают. И если что-то попробует проникнуть внутрь — тоже.