Тони Дэниел - Грист

— Джилл, — говорит он, — я исправлю тебя. Я знаю.

— Наверное, это была Великая Мать всех крыс.

Она была такая большая, такая большая и злая. Она была смелая, умная и сильная. Это было прекрасно.

— И что же ты делала? Я ее кусала.

— Джилл, я никогда не видел и никогда не увижу таких, как ты.

Я убила ее, а потом убила всех ее детенышей.

— Пошли-ка мы, Джилл, домой. Да. Вернемся домой.

Лежа в полумраке мешка, я слышу, как грист ТБ призывает меня уснуть, призывает здороветь, и я глубоко вздыхаю и сворачиваюсь, насколько могу, клубком и падаю, бесконечно падаю в сны, где я бегу по следу, отмеченному брызгами крови, и след совсем еще свежий, и я преследую крысу, и ТБ со мною, совсем рядом, и я скоро укушу крысу, скоро, скоро, скоро…

Очнись, Андре Сад. Твой разум витал в эмпиреях, а теперь тебе нужно сосредоточиться. Ну, быстрей. Как можно быстрей. Пространство — время. Комки галактических скоплений. Средненькое скопление. Двухрукавная спираль.

Желтая звезда.

Вот сеть тросов, соединивших внутренние планеты друг с другом. Артефакт осознания, говорят иногда. Меркурий, Венера, Земля и Марс повисли в сверкающей паутине, раскинутой по мерзлому пространству и достигающей даже пояса астероидов. Невероятные — пятьдесят миль в поперечнике — тросы, нисходящие с небес к полюсам, непомерно огромным шарнирам Кардана, смазка которых — горячая магма планетных глубин. Вращение и колебание. Быстрее. Где-то на флагеллирующей между Землей и Марсом кривой, на Диафании ты найдешь и себя. Ближе, ближе. Крутящийся шарик, стомильная бусинка в ожерелье длиною в миллионы миль. Приблизься, ближе, еще ближе.

По всей длине Диафании Земля — Марс Андре замечал приготовления к войне, подобных которым никогда еще не было. Создавалось впечатление, что весь без остатка Мет, вся сеть межпланетных тросов, перестроен в неприступную крепость, в которой люди — лишь маловажный элемент.

Его кокон раз за разом задерживался, уступая дорогу войскам, а военный грист роями перемещался взад и вперед, сообразно выполнению той или этой задачи. «Мы живем в беспросветной ночи на углероде тросов, — думал Андре, — в темном сверкании коридоров, где поверхность говорит с поверхностью еле слышными шепотками, подобными пальцам, и где коды, что покрупнее, эксгумированные скелеты миллиардов разумов стучат друг о друга на кладбище логики, пожимая руки, непрерывно пожимая друг другу костяные алгоритмические руки и строго соблюдая строгий протокол, необходимый для целей уничтожения».

Амес — его называли одним этим именем, словно это не имя, а титул — был велик по части бьющей в глаза воинственности. Второе пришествие Наполеона, дружелюбно шутили мерси-репортеры. О, эти репортеры были со всем согласны. Второе уже столетие мир жил без единой приличной войны. Люди устали от нескончаемой демократии, не так ли? Ведь и по мерси такое уже говорят, Андре своими ушами слышал.

«То-то будет забавно, когда ради небольшого оживления мерси-передач погибнут миллиарды», — думал Андре.

Андре прибыл на Коннот Болса в дурном настроении, но когда он вышел из кокона, в воздухе пахло недавним дождем. Лишь отойдя от станции на порядочное расстояние, он наконец догадался, что это за запах. Коннот применял для уборки улиц старомодные механизмы, и на земле стояли лужи. Кое-где все еще шел мелкий дождик. Маленькие облака скользили вдоль улицы, притворяясь серьезным грозовым фронтом, и отмывали ее от ночной грязи.

Коннот был пригородным радиалом Фобос-Сити, сегмента с самой большой во всем Мете плотностью населения. Сто лет назад, когда Фобос переживал период расцвета, Коннот был субботне-воскресным прибежищем интеллектуалов, художников, богатеньких наркоманов, а также мошенников, шарлатанов и чудесных целителей, кормившихся при них и порою трудно отличимых друг от друга. Теперь это место пришло в запустение, и пелликула Андре встретила несколько роев ностальгии, шнырявших по улицам, подобно крысиным стаям, — их разводили и подкармливали торговцы, чтобы привлечь хоть и тоненькую, но упорно не иссякавшую струйку туристов, способных к пелликулярному восприятию богемы, давно уже канувшей в прошлое.

Андре же после этих встреч стал еще упорнее думать о Молли. Конвертат Андре — электронная его часть — вынудил его к этому, воспроизводя различные сцены из семинарского прошлого. Обычно-то он все больше молчал, предпочитая вместо прямого общения подкидывать многозначительные наборы данных, подобно совести, одаренной несокрушимой логикой и безотказной памятью.

Андре шел по улице, глядя на клубящиеся под ногами облака, а тем временем его конвертат упорно проектировал образы и на эти облака, и на искрящиеся под солнцем лужи.

«Недобрая у меня память», — подумал Андре, однако не стал прерывать поток образов.

Молли Индекс, Бен Кей и Андре в «Вестуэйском» в разгар одного из их долгих споров о проблемах эстетики, происходивших в то время, когда они совместно работали над черновым вариантом статьи «Знание, Созерцание и Деланье: триединый аспект Просветления».

— Я хочу быть «Деланьем», — притворно обиженно завопила Молли и кинула в Бена скомканным листом бумаги.

Бен поймал комок, расправил и сложил из него самолетик.

— Вот так оно должно быть, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Это я — «Деланье». А ты — «Созерцание». И мы оба доподлинно знаем, кто должен быть «Знанием».

Кровожадно ухмыляясь, они повернулись к Андре.

— Не знаю уж, что там я, по-вашему, знаю, только я-то этого не знаю, — сказал он и едва успел увернуться от самолетика, нацеленного прямо ему в глаз.

Место действия — пляж на берегу одного из озер в районе Тарсиса. Двадцатичетырехлетнее тело Молли чуть присыпано красным марсианским песком. Ее голубые глаза смотрят в розовое небо. Ее соски похожи на темные камешки. В сотне футов левее по берегу Бен вылезает из серо-зеленой воды, отряхивая с себя клочья пены. Само собою, он прыгнул в озеро, как только его увидел. Бен никогда и ничего не хотел ждать.

Но Молли выбрала меня. Мне до сих пор не верится, что она выбрала меня.

Это потому, что я дождался ее и уволок в кусты, и поцеловал ее, прежде чем я же успел отговорить себя от этой идеи.

Все потому, что я дождался правильного момента. Ну, чем это не «Деланье»?

Совместная жизнь во время аспирантуры, когда Молли изучала искусство, а он поступил в семинарию на высшие курсы медитации.

Молли покидает его, потому что не хочет выходить замуж за священника.

Ты убьешь себя на этой луне.

Только это конкретное тело. Потом я получу новое. Оно уже выращивается. Так неправильно.