Николай Романецкий - Обречённый на любовь

Он обернулся. Над ним нависало мрачное здание гостиницы. Сгинь, подумал он. Гостиница исчезла. Явись, подумал он. Гостиница возникла из небытия. Сгинь, снова пожелал он. Здания как не было.

— Джос! Явись!

— Чего надо? — сказал Джос. Он улыбался.

И Калинов тоже улыбнулся.

— Скажи мне, Джос… Зачем сегодняшняя ночь оказалась… такой, какой оказалась?

— Откуда я знаю? Наверное, ты хотел, чтобы она шла по этому сценарию. Спроси себя. А еще лучше — свою жену.

— Да как я могу ее спросить, если вы ее где-то прячете! — взорвался Калинов. — Сколько мне еще ходить по кругу за этой чертовой звездой?

— А ты не ходи по кругу. Иногда путь по лестнице ближе.

— Но где эта лестница? Я до сих пор не видел ни одной ее ступеньки!

— Иногда и постель является ступенькой, — сказал Джос. И исчез.

— Куда?! — взревел Калинов. — Джос! Явись!

Ни звука, ни шороха. Вокруг стоял безмолвный лес, а перед глазами сияла «Вифлеемская звезда», равнодушная, как труп.

— Ну нет, — сказал Калинов. — Больше я за тобой не пойду. Ты указатель для дураков, а я стал умным. Или хотя бы попытаюсь им стать.

Он сел на обочину и спустил ноги в сухую придорожную канаву.

Так что же изменилось со вчерашнего дня? — спросил он себя. Впрочем, нет… Не со вчерашнего, а с позавчерашнего. Прошлой ночью я из-за Виты сломал двери, а этой…

— Вита! — прошептал он. — Явись, пожалуйста!

— Я здесь, — сказала Вита-горничная.

— И я, — сказала Вита-официантка.

Он медленно поднялся на ноги, успокоил заколотившееся ни с того ни с сего сердце. Они стояли перед ним в тех самых блузках и юбках, которые он собственноручно содрал ночью с их горячих тел.

О Боже, сказал себе Калинов. Ты забыл, как выглядит сейчас твоя собственная жена. Теперь перед тобой все время будут эти двое. И неизвестно еще, чье желание их материализовало. Может быть, твое. И только твое!

Они смотрели на него серьезными зелеными глазами, источавшими любовь и обожание.

— Зачем вы остались со мной ночью?

— Ты муж, — сказала горничная.

— И ты хотел этого, — добавила официантка. — Разве можно было отказаться?

Калинов огляделся. Тепло, хорошо, за канавой травка сухая, мягкая.

А может, ЭТО и есть ключик, подумал он. Тот самый, что открывает все замки.

Он подхватил на руки горничную. Она закрыла глаза. Он перешагнул канаву и положил девушку на зеленый ковер. Потом шагнул обратно, подхватил вторую. Она глаз не закрыла. Он положил официантку рядом с горничной и начал расстегивать пуговицы ее белой блузки.

Как ни удивительно, но ключик сработал. Во всяком случае, когда чаша любви была снова испита на троих, Калинов пожелал. Тут же девочки исчезли, а вокруг него сгустился серый туман, и Калинов обнаружил себя в знакомой джамп-кабине. Карманы комбинезона оттопыривались оружием и приборами приятная, слегка забытая за дни метаний тяжесть. Он снял с головы защитный шлем и вышел из кабины.

Милбери оказался на месте. Удивленно посмотрел на шефа.

— Как это вы разбежались с Довгошеем?

Калинов развел руками.

— Он пошел к себе, — сказал Милбери.

Калинов опешил:

— Подожди-ка… А какой сегодня день?

Теперь опешил Милбери:

— Как это — какой день? Что с тобой, шеф? — Тут он заметил щетину на щеках Калинова, присвистнул: — Это что же получается?..

— Когда мы с Довгошеем отправились на задание? — оборвал его Калинов.

— Думаю, минут пятнадцать назад… Во всяком случае, и десяти минут не прошло, как Довгошей явился ко мне и доложил, что вы прыгнули, а он по неизвестной причине застрял.

Калинов плюхнулся в кресло, грохнул на пол шлем и облегченно вздохнул:

— Ну и слава Богу!

Однако, это что-то новое, подумал он. В Дримленде, помнится, время текло синхронно с земным.

— Куда тебя занесло? — спросил Милбери.

— Вряд ли я смогу объяснить…

— А почему Довгошей остался?

— Черт его знает! Похоже, туда пускают только меня…

— Дело «Нахтигаль» за номером два?

Калинов откровенно пожал плечами, потом сказал:

— Крылова, кажется, туда тоже пускают. Если не он и является главнокомандующим…

— Может, его все-таки задержать? — Милбери покусал сустав большого пальца на правой руке. — Чтоб не путался у тебя под ногами. По закону, на сорок восемь часов.

— Не надо, он должен играть свою роль. К тому же, ты его просто не найдешь.

— Найду! — сказал Милбери. — Я его под землей достану!

— Рэн! — проникновенно сказал Калинов. — Угомонись! И не ломай голову! Я ничего не могу тебе объяснить. Этим делом занимаюсь я один — и никто больше! Считай это приказом! В конце концов нынешнее дело можно расценивать как мое личное.

— Ничего себе! — В голосе Милбери зазвучала злость. — Похищение жены у работника твоего ранга… А впрочем, как знаешь!

Посидели, помолчали. Калинов встал:

— Ну ладно, мне надо возвращаться. Послушай… Если я к вечеру не вернусь… Хотя сомневаюсь, но мало ли… Ты успокой моих, наври им чего-нибудь.

— Не волнуйся, не в первый раз! — Милбери критически осмотрел снаряжение Калинова. — Ты оружие-то взял бы помощнее.

— Обязательно. — Калинов поднял с пола шлем и вышел.

Зайдя к себе в кабинет, он выгрузил из карманов весь свой арсенал, достал из ящика стола тюбик крема «Цирюльник» и свел трехдневную щетину со щек и подбородка.

На этот раз он очутился прямо в седле своего коня. Каурый мчался куда-то по обширному лугу. Во всяком случае, трава виднелась сквозь амбразуры металлического горшка, надетого на голову Калинова. Он тут же остановил каурого и снял горшок.

Снимать пришлось правой рукой, потому что левой что-то мешало. Горшок оказался старинным рыцарским шлемом. И сразу стало понятно, что мешает левой руке. На руку был надет щит с незнакомым гербом. Но вензель [18] начальные буквы имени и фамилии, связанные в общий рисунок над гербом был очень знаком: сам рисовал, когда-то в детстве.

Он продолжал осмотр. Справа на поясе висел меч. Да и все тело было упаковано в доспехи, громоздкие, тяжелые, непривычные.

О Господи, подумал он, это еще зачем? Чья это дикая фантазия? Я в роли средневекового рыцаря!.. Впрочем, назвался груздем — полезай в кузов!

Он вернул шлем на голову, тронул поводья, и каурый снова потрусил по лугу.

Чего-то в жизни явно не хватало. Минут через пятнадцать неторопливой езды Калинов понял — чего. Перед глазами не светила «Вифлеемская звезда». Может быть, ее отсутствие и не имело никакого значения, но луг был бесконечен и одинаков во всех направлениях.

Калинов остановил коня, заставил его крутиться на месте. Звезды не было.

После некоторых размышлений Калинов произнес в пространство:

— Я был неправ. Я глуп и самонадеян!

Звезда тут же замаячила в амбразурах, и Калинов пустил каурого вскачь. Сразу возникла дорога, по ее обочинам потянулись ряды деревьев. Скачка длилась минут пятнадцать, а потом стена леса впереди, в которую, казалось бы, упиралась дорога, подсказала, что впереди поворот. «Вифлеемская звезда» вдруг ожила, скользнула за деревья, и из-за поворота донеслось злобное карканье. Повеяло ледяным неуютом.