Клайв Стейплз Льюис - Кружной путь, или Блуждания паломника

— Ни в коей мере! — вскричали Гумани и Классикус.

— Но вы верите в Хозяина?

— Меня эта проблема не занимает, — сказал Классикус.

Я же, — сказал Гумани, — знаю точно, что Хозяин просто миф.

— А я, — сказал Угл, — знаю точно, что Хозяин — истинный факт.

— Как странно! — сказал Виртус. — Не пойму, что же вас объединило.

— Ненависть, — сказал Гумани. — Да будет вам известно, что мы — братья, и отец наш — мистер Умм.

— Я его знаю, — сказал Джон.

— Он был женат дважды, — продолжал Гумани. — Первую его жену звали Мерзилия, вторую — Хладилия. От первого брака родился Сигизмунд, наш сводный брат.

— Я знаю и его, — сказал Джон.

— Мы же, — сказал Гумани, — родились от второго.

— Так мы в родстве! — вскричал Виртус. — Вы, наверное, знаете, что у Хладилии был сын от первого брака. Это я и есть. Мы — сводные братья. Как ни жаль, отца своего я не помню и даже слышал, что его не было.

— Ни слова больше! — сказал Угл. — Вряд ли вы полагаете, что этот предмет нам приятен. К тому же, моя должность велит мне отречься даже от законных родственников.

— Кого же вы все ненавидете? — спросил Джон.

— Учились мы, — сказал Гумани, — у нашего сводного брата, в Гнуснопольском университете, и знаем, что всякий, связавшийся со старым Блазном, навсегда остается рабом его темнокожей дочери.

— А сами вы бывали у лорда Блазна? — спросил Джон.

— Конечно, нет. Мы научились ненавидеть его, наблюдая за тем, как повлияли его песни на других. Ненависть к нему — первое, что нас объединило. Затем мы обнаружили, что, живя в Гнуснополе, неминуемо попадешь в темницу.

— Я и это испытал, — сказал Джон.

— Таким образом, нас объединяет ненависть к Великану, Гнуснополю и Блазну.

— Особенно к Блазну, — уточнил Классикус.

— Я бы сказал иначе, — заметил Угл. — Ненависть к полумерам. Мы ненавидим сентиментальное мнение, что есть хоть что-то хорошее, что-то достойное, хотя бы сносное, по эту сторону Ущелья.

— Вот почему, — сказал Классикус, — мы с Углом и враги, и единомышленники. Я не разделяю его идей о той стороне Ущелья. Но мы согласны в том, что здесь ничего хорошего нет, и не позволим морочить нам голову чувствительной, благодушной чепухой.

— Меня же, — сказал Гумани, — объединяет с Углом иное. Он направляет в единое русло всю эту мистическую чушь — всякие мечтания, пылания, томления и отводит им место на той стороне, очищая от них эту. Тем самым, мы можем создать здесь цивилизацию, основанную на принципах м-ра Трутни и даже на принципах Великана, но без покровов иллюзии. Только так мы будем людьми, а не животными, как хотел бы Великан, и не ангелами-недоносками, как хотел бы Блазн.

— Мистер Джон уснул, — сказал Труд и не ошибся.

— Простите, — сказал Виртус, — мы сегодня долго шли.

И я увидел, как все шестеро легли на мешковину. Было намного холоднее, чем у м-ра Трутни, но никто не мыслил здесь об удобстве, лежали все рядом, и Джон спал лучше, чем в прошлую ночь.

Когда они проснулись, у Джона так болели ноги, что дальше он идти не мог. Труд предложил, что они с Виртусом пойдут дальше, посмотрят, а к вечеру вернутся. Джону было совестно обременять таких бедных людей, но Угл велел ему остаться, объяснив при этом, что гостеприимство — не заслуга, а жалость к несчастным — просто грех, если они основаны на чувстве, но он, как управитель, не отпускает его по обязанности. И я увидел во сне, что Труд и Виртус идут на Север, а Джон остается с бледными братьями.

Днем он побеседовал с Углом.

— Значит, — сказал Джон, — вы верите, что через Ущелье перейти можно?

— Я это знаю, — отвечал Угл. — Если вы разрешите мне отвести вас к некой Матушке, она перенесет вас в мгновение ока.

— Понимаете, — признался Джон, — мне, собственно, нужен не тот край Ущелья, а дивный остров.

— Забудьте о нем поскорее! Это все штуки старого Блазна. Забудьте, иначе я не смогу помочь вам.

— Чем вы мне поможете, если нужен мне только остров?

— Если вы не хотите перебраться через Ущелье, не о чем и говорить. Оставайтесь со своим островом, но знайте, что он — одна из здешних мерзостей. Если вы грешник, то, ради всего святого, будьте и циником.

— Откуда вы знаете, что он мерзок? Если бы не он, я бы не зашел в такую даль.

— Это безразлично. По сю сторону Ущелья ничего доброго нет.

— Матушка говорила не так. Она сказала, что одни плоды намного лучше, чем другие.

— Ах, вы ее видели? Тогда я не удивляюсь, что у вас в голове такой сумбур. Говорить с ней можно только через переводчика. Вы неверно истолковали ее слова.

— Но и Разум сказал, что остров — не обязательно мираж. Простите, может быть, вы с ним в ссоре, как м-р Трутни?

— Я глубоко чту рыцаря, но как могли понять его вы, новичок? Чтобы с ним общаться, вы должны усвоить от старших догмы, в которые они облекли его слова.

— Вы когда-нибудь видели мой остров? — спросил Джон.

— Упаси Хозяин!

— А лорда Блазна слышали?

— Конечно, нет! За кого вы меня принимаете?

— Тогда хотя бы одно я знаю лучше вас. Я испытал то, что вы зовете чувствительной чепухой. Вам незачем говорить мне, что она опасна и даже чревата злом. Я ощущал и опасность, и зло много чаще, чем вы. Зато я знаю, что ищу не их. Я знаю это, и еще сотни вещей, которых вы и не нюхали. Простите, если я груб, но вам ли давать мне советы? Скопцу ли учить того, кто жаждет целомудрия? Слепцу ли водить того, кто хочет уйти от похоти очей? Однако, я рассердился, а вы поделились со мной галетой. Простите меня.

— Должность моя, — сказал Угл, — велит мне сносить обиды.

Под вечер третий из братьев повел Джона в сад, где со временем должны были вырасти плоды. Так как вокруг никого не было, сад этот не огородили, но пределы его отметили камнями и ракушками, и хорошо сделали, ибо иначе он ничем не отличался бы от пустоши. Несколько ровных тропинок тоже можно было узнать по такой каемке.

— Как видите, — сказал Гумани, — мы не признаем устарелого, живописного садоводства. Здесь нет ни клумб, ни пруда, ни извилистых тропок, ни раскидистых деревьев. Нет здесь и грубых, взывающих к чувственности съедобных произрастаний, даже бесформенного картофеля и растрепанной капусты.

— Да, чего нет, того нет, — согласился Джон.

— Здесь, собственно, нет ничего. Но мы начинаем, мы — первые.

— А вы пытались вскопать землю? — спросил Джон.

— Ну что вы! — воскликнул Гумани. — Это сплошная скала, земли — на дюйм, не больше, зачем ее трогать. Пускай уж остается легкий покров мечты, как-никак мы — люди.

Поздно вечером в хижину вошел Виртус и сразу кинулся к огню. От усталости он долго не мог заговорить; наконец, сказал так:

— Уходите отсюда, и поскорее.