Клайв Стейплз Льюис - Кружной путь, или Блуждания паломника

Джон остановился, испугавшись его голоса; и снова побрел за ним. Наконец Виртус поднял камень.

— Уходи! — крикнул он. — Я и сам себе враг, кто же мне ты?

Джон пригнулся, камень в него не попал, и я увидел, как они идут один за другим, и Виртус иногда кричит и швыряет камни. Наконец расстояние между ними стало таким, что ни камень, ни голос не могли одолеть его.

И Джон увидел, что долина стала уже, края ее — круче, расщелина — шире. Собственно, он шел по узкой полосе, как бы по выступу в глубине Ущелья.

Наконец дорогу эту перегородил кусок скалы. Виртус стал карабкаться вверх, тяжело дыша (теперь Джон был к нему ближе). Как-то раз он чуть не упал (Джон увидел кровь на скалах), но полез дальше и вскоре выпрямился, отирая пот. Постояв немного, он что-то крикнул и покатил вниз валун; когда же грохот утих, Виртуса не было видно.

Джон опустился на камень. Трава здесь росла скудно — такую траву любят овцы, — долина исчезла из вида, и Джону очень хотелось вернуться. Он был смущен и опечален, и боялся снова встретить обезумевшего друга.

«Отдохну, — думал он, — и пойду обратно. Доживу жизнь, как смогу». И тут кто-то окликнул его. Оттуда, где недавно стоял Виртус, спускался человек.

— Твой друг уже там, — сказал он. — Может, и ты поднимешься?

— Он сошел с ума, — сказал Джон.

— Не больше, чем ты, — сказал человек, — и не меньше. Оба вы исцелитесь, если будете держаться вместе.

— Мне не вскарабкаться на скалу, — сказал Джон.

— Я дам тебе руку, — сказал человек, подошел поближе и протянул руку. И Джон побледнел, и голова у него закружилась.

— Сейчас или никогда, — сказал человек. И Джон стиснул зубы, и схватил его руку, и задрожал, но вырваться не мог, да и были они так высоко, что один бы он не вернулся. Наконец Джон упал ничком в траву, а когда он отдышался, человека нигде не было.

Джон огляделся и задрожал. О том, чтобы спуститься, не могло быть и речи. «Однако и удружил он мне!» — подумал Джон. Над ним громоздились какие-то скалы, а лежал он на небольшом выступе, поросшем травою. Сердце у него упало, но он постарался вспомнить наставления мистера Мудра. «Это я сам, — сказал он себе, — я сам, Великий Дух, веду меня, раба. Какое мне дело, упадет этот раб или нет? Не он реален, а я… я… Я!» Однако он ощущал себя столь непохожим на Вечного Духа, что никак не мог называть его местоимением первого лица. «Ему-то что! — продолжал Джон, — а вот помог бы мне!.. Помог бы, а? Помоги, помоги, помоги!»

И только он произнес (кстати, вслух) эти слова, как новый ужас охватил его. Он вскочил, дрожа еще сильнее.

— Да я молюсь! — крикнул он. — Опять этот Хозяин! Опять эта яма, и правила, и рабство! Меня поймали! Кто мог подумать, что старые пауки сплетут такую тонкую сеть?

Этого он вынести не мог, и тут же сказал себе, что выразился иносказательно. Даже мистер Мудр признавал, что Матушка и управители являют истину в картинках. Без метафор не обойдешься. «Главное, — думал он, помнить, что это метафоры, и не более того».

Мысль эта утешила его, и он — и решительно, и робко — отправился вдоль по выступу. Узкие места сильно пугали его, и вскоре он понял, что не может ступить и шагу, не думая об Абсолюте, которого так почитает мистер Мудр. Иначе воля его не слушалась; лишь из этого необъятного сосуда он черпал хоть какое-то мужество. Он твердил себе, что, собственно, он сам и есть Абсолют, но не весь, и сейчас обращается к той, другой Его части. Естественно, что ее он называет на «ты». Метафора, конечно… то есть, не только метафора… Ни в коем случае нельзя это путать с мифическим Хозяином… Как об этом ни думай, все будет не совсем то.

И тут с Джоном случилось нечто странное — он запел. Песню его я запомнил не всю, но начиналась она словами:

«Услышь мой крик, послушай мою мольбу! От конца земли взываю к тебе в унынии сердца моего:

Возведи меня на скалу, для меня недосягаемую…» [17] Первые стихи 60-го псалма.

И слова эти придумал он сам.

Услышав себя, он испугался еще больше. День склонялся к вечеру, на узком выступе стало почти темно.

Джону было страшно, и очень хотелось есть, и очень хотелось пить. И мне приснилось, что к нему подошел человек и сказал:

— Ночь ты проведешь тут, но я принес тебе хлеба, а в десяти шагах бьет родник. Доползи до него.

— Я не знаю вашего имени, — отвечал Джон, — и не вижу лица, но я благодарю вас. Не поедите ли и вы со мной?

— Я не голоден, — сказал человек. — Сейчас я уйду, только дам тебе совет. Выбирай: или то, или это.

— Что вы хотите сказать?

— Ты остаешься жив лишь потому, что молишь и просишь кого-то, называя его разными именами. А сам себе ты твердишь, что это — просто метафоры.

— Я ошибся?

— Может, и нет. Но играй честно: если Его помощь — не метафора, не считай метафорой и правила. Если Он отвечает на твой зов, значит, Он может говорить и Сам, без просьб. Если ты вправе к Нему воззвать, и Он вправе обратиться к тебе.

— Кажется, я понял. Вы хотите сказать, что я — не свой, что надо мною все же есть Хозяин?

— Пусть так. Чем же это плохо? Ты слышал от Мудра, что правила — и твои, и не твои. Разве ты не собирался выполнять их? А если собирался, тебе же лучше, если Кто-то поможет.

— Да, — сказал Джон. — Кажется, вы меня поймали. Наверное, я все же не собирался выполнять их… или не всегда… или не до конца. Но в каком-то смысле собирался. Знаете, когда занозишь палец, и хочешь вынуть занозу, и боишься. Совсем другое дело — пойти к доктору, чтобы он вынул ее, когда ему вздумается.

Человек засмеялся.

— Вижу, ты хорошо меня понял, — сказал он. — Главное, вынь занозу.

И снова ушел.

Джон легко отыскал родник и, напившись, присел поесть. Хлеб был пресноват, и вкус его показался Джону знакомым. Он так устал, что почти и не думал о недавней беседе. Слова незнакомца лежали на дне его души холодным комком, но в голове мелькали Виртус, утесы, скалы, забота о завтрашнем дне, а больше всего — радость от того, что он сыт и может никуда не идти. И он крепко заснул.

Утром он вскочил в неописуемом страхе. Синее небо стерегло его, скалы ограждали, словно стены темницы, тропа указывала единственный путь. Хозяин настиг его и заполнил мир всплошную. Он распоряжался, Он приказывал, и уйти от Него нельзя было даже на краю света, что там — даже за этим краем! Значит, и впрямь, все — это Он, а ты снова в рабстве, тебя не оставят в покое, тебе не положено ни одного своего угла. И Джону показалось, что он крошечное насекомое, которое поймал и рассматривает в лупу великан.

Однако он умылся, и попил воды, и пошел вперед. Шел он целый день, хлеб придал ему силы. Смотрел он вбок, на отвесный склон, чтобы не взглянуть вниз, и много думал. Он думал о том, что надо будет проститься с островом, ибо даже если такое место существует, нельзя тратить душу на поиски. Но это его не очень опечалило — он тосковал теперь скорее по Кому-то, а не по чему-то. Утешал он себя и тем, что Хозяин, конечно, совсем не такой, как говорили управители, поскольку человек не может создать Его правильный образ.