Виктор Колупаев - Безвременье

Что я делаю? Не знаю. Что ищу?

Я чуть упорядочил себя. Я нашел в себе силы. Легкая зыбь прошла по синей белизне Безвременья. Тональность света зазвучала приглушеннее.

Не то, не то, не то!

И вдруг я увидел ее!

Россыпи звезд, тех, чужих, ставших, рождающихся, живущих и умирающих, упорядоченных определенным случайным образом. Звезда, которую они называют Солнцем. Здесь, с этого расстояния, она внешне ничем не отличалась от других звезд, разве что, была заметно ярче. И какие-то невидимые нити связывали это место с Солнцем

Их мир был, бесспорно, красив, но он умирал. Он уходил в прошлое. Он мог еще создать что-то, но только за счет преждевременной смерти другого.

И здесь, в этом месте, покоилась капля, упорядоченная, созданная, но все равно чужая их миру.

Космический корабль человеко-людей с Космоцентром внутри!

Мне было нечем дышать, я замерзал, я чувствовал запах смерти. Лишь миг, миг отделял меня от всего: и от корабля, и от жизни, и от Каллипиги, и от смерти.

И все же я оказался внутри, уже не виртуал, но еще и не людо-человек, кентавр, химера, наваждение. Распространился по всем отсекам, коридорам, каютам корабля, собрался в точку и увидел...

Огненноволосый сидел за пультом корабля, лениво следил за показаниями приборов. Все было в норме, все было правильно. Его присутствие здесь было необязательным, но человеко-люди никогда не доверяли тому, что сами и создали. Он сидел в невысоком уютном кресле, а за его спиной... За его спиной стояла Каллипига. Она чуть нагнулась, обнимая его за шею. Она то обнимала его, то гладила ладонью огненные кудри, то целовала его в висок или в ухо. Она ласкала его и это сейчас было сутью ее, ее смыслом, ее средством и целью.

Огненноволосый иногда прикасался к чему-то на пульте, потом выгибал спину, закидывал руки и обнимал ее. Их губы сливались. Она вздрагивала. Она управляла им, как хотела.

А я умирал...

И тогда я написал на пульте:

НИКТО, НИКОГДА, НИГДЕ, НИ ПРИ КАКИХ

ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ...

И я сел на пульт, прямо перед ним, дожидаясь, когда он меня заметит. Что-то оторвало его от Каллипиги. Он увидел меня. Его лицо было уже знакомо мне. Это у него я спрашивал: "Хорошо тебе здесь, в этом мире?" Но сейчас спрашивать его не имело смысла. Ужас, охвативший его, не позволил бы ему сказать и слова. Да и мыслей в голове у него сейчас не было...

Каллипига смотрела на меня спокойно, словно что-то прикидывала в уме. Время мое кончалось, уже почти ничего не осталось. Я схватил ее за руку и потащил к двери, потом по коридору, каким-то переходам, лестницам, эскалаторам, снова — по коридору с рифленым полом. Она не сопротивлялась, иногда даже вырываясь на шаг вперед.

Я перестал существовать, заканчивался. В этом осуществленном, осуществившемся мире, виртуальному человеку было не жить.

"Здесь!" — вспыхнула надпись над одной из дверей. Я приложил к ней ладонь, дверь откатилась в сторону, Каллипига шмыгнула в образовавшийся проем, закрыла дверь, и я умер.

Как странно, никогда не виденная мною череда событий и фактов начала сминаться, сваливаться в одну кучу, сшибаться, перемешиваться.

Как естественно все события произошли сразу...

Я стоял возле двери с надписью "Здесь, и только здесь", а Фундаментал яростно тряс меня за плечо.

— Вы псих! — кричал он. — Вы все готовы уничтожить из-за какой-то женщины! Вы хоть понимаете, что делаете?!

Я все понимал. Но смыслом этого понимания был бред.

— И нечего рвать ручку на себя! — продолжал кричать Фундаментал. — Тем более, что никаких ручек здесь нет! А что касается Каллипиги, то сегодня моя очередь спать с ней.

Она в этом мире, — подумал я, — Она здесь-теперь.

— Впрочем, вне очереди можете попытаться. Но лучше остыньте. Подумайте. Ведь вы из-за нее чуть весь Космос не разрушили! Надо же как-то сдерживать свои чувства! Безобразие... Ни понятной линии поведения, ни принципов, ни идеалов! Ну как, скажите пожалуйста, мне с вами сотрудничать?! Не-ет... Так у нас с вами ничего не выйдет. Идите и подумайте, а потом возвращайтесь. Да только не вчера или третьего дня, у вас и на это ума хватит!, а сегодня, через час-два. Все! Шуточки кончились!

Я обернулся. И за спиной был лес... А впереди — огромная сосна, наш ориентир. Так же, как и в прошлый раз, в еле заметном токе напоенного сосной воздуха сонно колеблются седые бороды мха. Лес стал контрастнее. Темная зелень елей и сосен почти не изменилась. Но, то тут, то там проступали яркие желтые купы берез и красноватые пятна осин в низинках.

Пров сбросил поклажу и уселся прямо на хвою под сосной. Головой он уткнулся в обхваченные руками колени. Его трясло. Освободился от груза и я, привалился к стволу сосны, полежал немного, позвал:

— Пров...

— Подожди, — еле выговорил он.

Я предполагал, что творится в его душе. Бунтарь-одиночка не терпел над собой никакого насилия. Конечно, ему приходилось подчиняться, но делал он это только добровольно. Скажи ему Орбитурал: "Ты погибнешь, защищая детей, гдом, Землю, наконец", и Пров безропотно бы согласился. Не очень-то он и дорожил своей жизнью. А так: "Если не выполнишь ничего не значащее для тебя задание в срок, то будешь уничтожен", на него действовало противоположным образом. Он шел добровольно, а ему угрожали. Нет, Орбитурал, или кто-то там повыше, были плохими психологами.

Пров поднял голову и заговорил, не глядя на меня. Его все еще трясло.

— Одно только стремление к лучшему! Всегда к лучшему! Увлечение красотой формирует психику и художника, и зрителя. Бескорыстное стремление к истине порождает научные открытия, которые определяют возможность технических усовершенствований и тем самым создают предпосылки для роста производительных сил. Жажда справедливости стимулирует социальные переустройства. Человеческий разум — стимул прогресса!

Я кивнул согласно. Но Пров все еще не смотрел на меня.

— А что дал нам человеческий разум? — Дрожь в его голосе проходила. — От палеолита остались многочисленные кремневые отщепы и случайно оброненные скребки, да рубила. Он неолита — мусорные кучи на местах поселений. Античность подарила потомкам развалины городов, а средневековье — руины замков. Мы только слышали, что были когда-то египетские пирамиды, Акрополь, Зимний Дворец, Семь чудес света, города-мегаполисы, чудесные растения и великолепные животные. Ничего этого давно нет. Лишь торчат окостеневшими пальцами гдомы на неприспособленной к жизни планете. А других живых планет нет, ты это знаешь лучше меня. Где великие творения мастеров прошлого? Тебе, художнику, говорят что-нибудь имена Джотто, Рафаэля, Скрябина, Брунелески?

— Но ты же их знаешь.

— Только понаслышке. Тех, кто хоть чем-то интересуется, — мало.