Виктор Колупаев - Безвременье

Суета города обрушилась на нас внезапно. Я подрулил к тротуару и остановил мотоцикл. Я понимал, что сейчас крайне важно уловить хоть какую-нибудь закономерность в жизни города. Но все вокруг бурлило непонятно и угрожающе. Вспыхивали вверху огромные искусственные, электронные костры, в диком водовороте рвали с кого-то одежду. И тут же, в пяти метрах над всем этим, за стеклянной стеной здания чинные и ровные ряды людей, похожих на манекены, нажимали на клавиши пультов и пристально всматривались в мониторы. А в воздухе тянуло смрадом и тончайшими духами, уши давил грохот движения и бравурные звуки какого-то марша. А над всем этим разливалось море света, яркого, но холодного.

Пров смотрел на все происходящее вокруг с любопытством, заинтересованно, но просто, без всякого страха и внутреннего напряжения, неприятия. Его непредубежденный взгляд сразу же разделил потоки пешеходов на несколько рангов и не столь по одежде, сколько по манере держаться, о чем он тут же сообщил мне в самое ухо. Перед людьми, идущими с независимым видом, многие раболепно вытягивали шеи в каком-то неестественном для нашего понимания поклоне. А те, что бесновались под капающим огнем факелов, явно не интересовались ни первыми, ни вторыми и образовывали здесь, прямо на тротуаре, какой-то свой сумасшедший мирок. Пров отметил несколько заведений со столиками и стойками.

Я совершенно машинально пытался разобраться в правилах уличного движения, но понял только одно: некоторое время машины шли по правой стороне улицы, потом вдруг перестраивались и шли уже по левой. При этом не происходило никаких столкновений и аварий. Почти все машины отравляли воздух своими выхлопными газами. Принцип работы таких двигателей был известен мне: тот же самый, что и у нашего "монстра".

— Ну, заехали, — сказал я.

— Что? — переспросил Пров.

— Заехали, говорю! — проорал я. — Что дальше-то делать будем?

— Не знаю. Осмотримся для начала.

И тут я увидел на противоположной стороне улицы знакомого. Небрежно прислонившись к стене здания, стоял тот самый "менестрель", которого я видел в Смолокуровке, когда шел туда в первый раз. Наряд на нем был, по-прежнему, умопомрачительный. Все те же шаровары с разноцветными штанинами, драная замызганная тельняшка. На ногах лапти. В руках он держал гитару, иногда лениво перебирая струны.

— Любопытно, — сказал я.

— Что?

— Видишь, вон на той стороне улицы стоит человек с гитарой?

— Ну?

— Так вот, я видел его в Смолокуровке. Это тот, что пел странную песню.

Пров вдруг одним махом соскочил с заднего сидения.

— Куда ты?! — крикнул я.

— Подожди, — махнул он рукой. — Стой и жди.

Между ним и противоположным тротуаром, куда он, как я понял, стремился, лился поток машин. Пров подождал, пока машины не стали перестраиваться в другой ряд, и неожиданно резво преодолел половину улицы. Теперь ему нужно было подождать еще немного. А как только вереница машин сдвинулась вправо, он оказался на тротуаре. Толпа, рвавшая одежду с человека, уже разошлась.

Пров шел уверенно, не сторонясь прохожих, прямо. Потом остановился и молча воззрился на "менестреля". Ясно. Мимо гитары Пров пройти просто так не мог. Сейчас гастролировать начнет. И действительно... Пров протянул руку к гитаре каким-то, свойственным только настоящим гитаристам, жестом. И "менестрель" его понял. Свой инструмент он отдал безропотно и повернулся к Прову спиной. Но в этом его действии не было пренебрежения или враждебности. Он просто собирался что-то делать.

Перед ним находился вделанный в стену здания ящик. Я слез с мотоцикла на тротуар, приподнялся на цыпочках, чтобы лучше видеть. "Менестрель" открыл крышку ящика. Там оказалась какая-то ниша, в которой он начал шарить руками, но, вероятно, ничего не нашел. Тогда он сдвинул сверху какую-то доску и погрузил руки во внутренность ящика. Его руки уверенно и быстро делали свое дело. Наконец, он, видимо, сделал то, что хотел, сдвинул доску на прежнее место и снова погрузил руки в пустую нишу. Она была с метр в длину, глубиной до запястья руки и высотой в четверть метра. "Менестрель" забегал пальцами, не касаясь ими стенок и дна ниши, и в воздухе разнеслись звуки музыки, требовательной и настойчивой.

Это же был электромузыкальный инструмент! Нечто вроде электрооргана. Пров решительно отодвинул "менестреля" в сторону, повесил ему через плечо гитару, которая так и не издала в его руках ни звука, сыграл какую-то музыкальную пьесу, затем немного вытянул шею вперед и запел своим хрипловатым, низким, но сильным голосом. Вокруг начали собираться прохожие, останавливаться, но снова только определенный ранг. Те, что шли в более стандартных одеяниях, не останавливались и даже шарахались в сторону или спешили пройти побыстрее. А вокруг собиралась толпа в разношерстной одежде. Музыка уже заливала целый квартал и неслась неизвестно откуда, страстная, чистая, какая-то нечеловеческая, небесная. И в этот оркестр многих музыкальных инструментов вливался хриплый голос, звучащий укором и пробуждающейся совестью.

Я — весь чувствилище — полн тайных знаков-снов,

неясных, непонятных, зыбких,

немыслимых и странных, словно зов

вчерашне-завтрашней улыбки.

Те сны-знамения, чьи вестники они,

каких времен и стран посланцы?

Исходит — "Вснись! Прочувствуй! Уясни!" —

от высших, низших ли инстанций?

Толпа все росла, выливаясь на проезжую часть улицы, так что движение машин сначала замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Но никто не возмущался этим. Лишь определенный ранг людей спешил уйти от этой музыки и голоса, но без угроз и криков, тихо, словно бы даже незаметно. В оттопыренные карманы куртки Прова слушатели опускали монетки.

И что пытается видений вещий хор

сказать мне важного такого?

Пророчества о будущем? Укор

годам, текущим бестолково?

А может, все это возврат меня в мою

и наших прочих жизней память?

Ведь я порой черты их узнаю

сквозь лет-пространств седую замять.

Его слушали с каким-то внутренним трепетом, словно пытались разобраться в своей совести, в своем "Я". Вся улица была запружена людьми. Даже люди-манекены в стеклянном здании нажимали кнопки на пультах не совсем синхронно. В карманы Прова продолжали сыпаться монеты, но он, словно, не замечал этого.

Вот я иду себе, хоть, вроде, и нельзя

по нескольким дорогам сразу,

с грядущим и былым. В сопутники-друзья

я взял их как спецов по сонным парафразам.

А сны... Труд невелик раскрыть их тайный бред.

Купите сонник, в нем... в нем есть на все ответ.

Мелодия оркестра, набирая высоту, исчезла где-то за пределами человеческого слуха, и тогда Пров обрушил на слушателей последний, страшный и мучительный аккорд. Нет, облегчения такая музыка не приносила. Она слишком тревожила, будоражила, заставляла думать, не предлагая определенного выхода. И в этом заключалось ее основное коварство. В ее незаконченности, незавершенности.