Андрей Белянин - Лана

– Ни о чем не думай. Расслабься. Если вспомнишь, читай любую молитву, но не напрягаясь и про себя.

– Я не усну?

– Нет, это будет не сон… – Ее губы нежно поцеловали меня в лоб, там, где еще недавно я ощущал боль от застарелого шрама. Чужую боль…

Есаул Макеев выхватил револьвер и прицелился мне в лоб:

– Еще только шаг, ваше благородие, и я застрелю вас, как собаку!

Я изумленно опустил плеть. Макеев?! Сукин сын, волчий выкормыш, прошедший со мной столько походов, резавший краснопузых в капусту, бесстрашно ходивший в любую рубку, на пулеметы, на пушки, на превосходящие силы противника, убивавший кого угодно по моему приказу, здесь и сейчас поднимает на меня оружие…

Это был мятеж! Мятеж всей Азиатской дивизии! Хлестнув коня, я направил его к забайкальцам с криком:

– Ко мне, бойцы! Арестовать есаула!

В ответ раздались винтовочные и пистолетные выстрелы. Мне не подчинялся никто – ни буряты, ни казаки, ни офицеры, ни рядовые, даже охрана санитарного обоза ощетинилась штыками. Они все сошли с ума!

Тибетцев я отослал еще на днях, верная сотня монголов цина Сундуй-гуна находилась в разведке в степях, и никто не пришел мне на помощь. Я уговаривал, упрашивал, угрожал… Но эти неблагодарные люди, еще вчера не смевшие прямо смотреть мне в глаза, теперь брали меня на прицел, трусливо стреляя в упор.

Махагала метался внутри моей черепной коробки, воя от ярости и требуя залить все вокруг кровью изменников! В меня одновременно палило более двух сотен человек, но пули не задели ни коня, ни рукавов моего малинового халата. Демон держал свое слово, никто не мог убить белого бога войны.

– Мятежники! Иуды! Предатели! Я повел бы вас в Тибет, мы были бы спасены, мы могли бы восстановить великую империю! Ламы предсказывали мне…

Но в ответ раздавалась лишь беспорядочная стрельба. Оставалось одно – скрыться в предрассветном тумане и, доверив свою судьбу благородному скакуну, попытаться найти преданные мне монгольские части. Я еще мог вернуть себе власть, догнать ускользающую из рук дивизию, казнить всех, кто не со мной… всех…

Мне сложно описать мои ощущения в тот день. Я даже не помню, с какого момента перестал слышать голос Ланы. Сквозь полуприкрытые веки угадывались лишь отблески свечей на потолке. Причудливую игру теней и образов я не видел, но почему-то был уверен, что они метались по всей комнате в диковинном танце, без музыки и такта, подчиняясь только еле уловимому ритму слов. Что говорила моя ведьма, о чем просила, кого призывала, на чью помощь надеялась, – непонятно…

Я не пытался уловить смысл слов или имен, я скорее чувствовал по прохладным движениям воздуха у моих голых плеч, что она, возможно, встала с колен и двигалась рядом, словно в незримом полете.

Глаз открывать не хотелось. Не то чтобы она это запретила, просто действительно не было ни малейшего желания. Я смотрел на происходящее вне себя, другим зрением, почти не ощущая физической боли…

Пуля беззвучно входит в плоть. Сначала не ощущаешь ничего, кроме тупого удара, как дубиной. Потом появляется холодное чувство ожога. У тебя холодеют губы, ноги перестают слушаться, а животный испуг лошади, почуявшей запах крови всадника, передается и тебе…

Впрочем, я не уверен, что физическая боль имела место. Я, может быть, ощутил ее всего один раз, когда ледяной коготок Ланы разрезал кожу на моей груди, раздвинул мышцы и осторожно коснулся замершего сердца. Она словно бы сцарапывала с него какое-то грязное пятно или копоть порохового дыма. Это не было больно и не было страшно. Страшным было лишь то, что я считал это совершенно естественным…

Убить человека легче, чем причинить ему боль. С каждым ударом шашки я видел, как жизнь покидает тело, как душа из последних сил цепляется за свою изуродованную плоть и в остывающих глазах замирает удивление, обида, словно бы просьба о прекращении страдания. И тогда ты убиваешь просто для того, чтобы больше не делать ему больно…

Я не ощущал шепчущего голоса у себя в голове, но зато отчетливо видел маленькую черную точку на красном фоне. Она росла, увеличиваясь в размерах, становясь все более и более похожей на сгусток черной крови, бесформенной и безобразной. Тьма старалась заполнить весь мой внутренний мир и делала это напористо и жадно, словно бы пожирая мое сознание. Ей никто не мешал, а я не владел собой, чтобы быть способным хоть на малейшее сопротивление.

Где была Лана – неизвестно. Если она вообще существовала, а не являлась горячечной иллюзией моего пылающего мозга. Но даже если это была лишь иллюзия, в любом случае она не могла защитить меня от реальности. Ибо теперь я знал имя той тьмы – Махагала!

Превращение души в тень демона происходит незаметно. Дарованная тебе сила восхищает, преклонение людей заставляет ощущать собственную исключительность, которая ежеминутно подтверждается победой над самой смертью. Я знал, что уже никогда не умру, демон не допустит этого, я ему нужен. Не он мне, а я – ему! Без меня он ничто, лишь отголосок вековой пыли монгольских степей. Это я дарую ему тело, даю вместилище для существования, и за это он покорен моей воле…

Отсутствие физической боли неожиданно сменилось режущей болью души. Какая-то серебряная искра во мне, составляющая саму суть моего присутствия в необъятности мироздания, продолжала гореть, и ее жар мучительно отдавался в каждой клеточке тела. Я пытался удержать эту искорку, спрятать ее от неумолимо надвигающейся черноты, я боролся и кричал, не слыша собственного голоса. Ужас поглощал меня, затягивая в зыбучие пески отчаяния…

И вот тогда на черном лике Махагалы неожиданно прорезались пять четких сияющих царапин, словно следы от женских ногтей. Потом еще, и еще, и еще! Я вздрогнул от разъяренного рева демона, который так и не успел поглотить эту искорку и плоть которого сейчас раздирали теплые пальцы Ланы…

Зачем тебе все это? Я ведь не просил многого. Всем известно, как наказывается неповиновение и как вознаграждается послушание. Человек не может устоять, получая все. Абсолютно все! Плата не будет высока. Плата за душу никогда не бывает высокой. Только поверь мне…

Я чувствовал всей кожей, что три свечи погасли, а четвертая догорала каким-то нервным, рваным огнем, дрожа от ураганных порывов ветра. Раны на лице демона медленно, но верно зарастали. Хриплое дыхание Ланы слышалось совсем близко, казалось, ей не хватает воздуха. Мое тело судорожно дергалось. Кисть правой руки ударилась обо что-то мягкое, и в этот миг погасла четвертая свеча.

Смех, хохот и торжествующее гоготание Махагалы заглушило все то, что еще недавно было мною. Если я и помнил какие-то молитвы, то сейчас был не в состоянии произнести хотя бы слово. Мне отказывались повиноваться даже собственные мысли…