Сергей Демченко - Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя

Но, не будучи по природе ни продуманными, ни воинственными, из всего вооружения эти люди знали лишь топор и вилы, а из дачных и квартирных запасов — полукислый компот да пару кило серых макарон. При этом семьи их, как ни странно, оказывались весьма многочисленными и не в меру прожорливыми.

Как и весь простецкий люд, свято и слепо верящий в заботу и обязательства государства перед своими гражданами.

Глядя на них, я уже понимал, отчего их главы семейств так никогда и не купили себе ничего, кроме «Москвича» или трижды убитой в гордом бою с бездорожьем «Тойоты» 70-х. Из уцелевших и отчаявшихся затем спешно сколачивались «банды», о скромных и стыдливых подвигах которых, вроде мелкого воровства и трусливо отнятых у бабулек простыней, я уже слыхал.

Пока им доставало ума не беспокоить свой район, — действовали в других. Время от времени в гористых частях уцелевшего города слышались выстрелы. С каждым днём всё чаще.

…После того, как солнце переваливало далеко за полдень, на больших лакированных джипах и дорогих седанах подкатывали на свои «дачки» состоятельные, упитанные кабаны с малолетней любовницей, или такой же освиневшей и не в меру наглой супругой.

Эти с недовольством и грустным взором из-под насупленных бровей осматривали своих «вынужденных» соседей, вздыхая и искренне сокрушаясь о невозможности строительства персонального Освенцима для остальной, — «неблатной», — части населения. И топтыгами направлялись в свои дворцы, где расторопный смотрящий мужичонка уже с раннего часа включил сплит, приготовил баньку и замариновал шашлычок для хозяина и грядущих к вечеру его хамоватых гостей.

У этих было всё.

От удобств, забитых жратвой холодильников, до дорогого снаряжения и оружия на стенах и в сейфах. Охотники из них в основном были никудышные, как из скрипача сварщик, но причиндалов и понтов у этой братии, наряду с нахальными громкими голосами, привыкшими повелевать, было в переизбытке. Именно они доставляли и ещё доставят нам массу хлопот.

Не знаю, отчего, но такие гиены охотнее и смелее сбиваются в дерзкие стаи, одержимые странной идеей, что, невзирая на любые обстоятельства, мир по-прежнему создан и сохраняется именно для них. Нет, разумеется, — их и рядом не было в тот памятный день, когда мы крепко умыли и обстоятельно причесали ту нахрапистую волну «властителей небесных сфер». Как и во все остальные опасные для здоровья деньки.

Эти люди не терпят ствола, направленного в их великолепное лощёное брюхо. Его вид приводит их к состоянию непроизвольного опорожнения кишечника. Всё, что пролетает мимо них и не имеет вида денежного эквивалента, наводит на них жути. Так что, при любом раскладе, они мужественно отсиживались с позабытым уже, было, молитвенником под кроватью, пока мы устраивали для них незабываемое зрелище, со всей тщательностью и кровавым упорством вписывая в историю нового мира то роскошное побоище.

Зато уж их смелость и напор не знают границ в том случае, когда их не менее пяти с карабинами в руках супротив запуганного и полуголодного обывателя, у которого мерилом обороноспособности служит скалка жены. Они весьма охотно рулят там, где есть чем поживиться без риска для сала щёк. Эти продержались дольше, и пока ещё живы в большинстве своём.

Но что-то мне говорит о том, что вскоре подкрадывающийся голод и отчаяние начнут их перековку в мародёров. Эти не станут утруждать себя долгими походами за добычей через лес и по склонам затопленных балок.

Через время мне придётся принимать решение: или вырезать их первому, или каждую неделю держать оборону по ночам, пока они не передохнут от наших «рубленых» пуль и голода… Пули у меня не оставляют живых. И закончатся, надеюсь, значительно позже, чем они как класс.

Господи, куда мы все катимся…

— Что делаем, Босс? Двигаем домой или же проверим эти ясельки? — голос жующего Упыря вывел меня из размышлений.

Чего доброго, я так и до пацифизма сам на сам дорасту…

А он, как я смотрю, наконец-то начал, по-видимому, привыкать к слову «дом» в его теперешнем, — местном, — значении. У них с Рыжей в Москве остались родные…

Чёртов булыжник…

Я прикидывающее поднял глаза к серому небу.

До Базы? С одной стороны, да, — ужасно хочется сухого и тёплого угла, мыла на грязную задницу, горячего чая да лохань воды с веничком. Желательно банным, не путать с дворовым! Да чтоб тапки под чистые ноги…

А с другой… С другой — нет, мы не можем позволить себе оставлять за спиной и практически по соседству с Базой непонятную и нерешённую ситуацию. Что там, правда? Поминки, праздничная драка, делёж сорока крупинок сахара или простая семейная ссора?

Или всё-таки реальная ходячая угроза?

Хотелось быть уверенным, что после трёх-пяти суток изматывающей «прогулки» вдали от очага нам не придётся вскакивать среди ночи для отражения чьего-то неуместного в это время суток желания сытно отужинать за наш счёт и заодно провести холодную ночь у прогретой печи.

Мы никого не ждём. Ложки любого формата и размера попрошу оставлять при входе.

И я не ставлю для неприглашённых гостей на ночь чайник.

Ох, как же мне не хочется туда переться!

— Ладно, хрен с ним! Туда, так туда… Шур, твой левый фланг. По прокопу давай двигай. Медленно… Держи от нас метров сорок. Если там есть ретивцы, — две обоймы перемешай с двумя световыми и шрапнельной. Период одну через одну. Иди.

Грязный той самой, «шахтёрской» грязью, весь «украшенный» на висках и скулах разводами и потёками пота Шур улыбнулся хищно одним углом рта. Это сухощавый мини-дракон вырос на моих руках, под небольшим, но весьма суровым патронажем. Вредный, гадёныш. И грубоват иногда. Но на него я могу положиться, как на себя. Да, он груб. И это в один день сделало его именно таким, каким он и был здесь нужен. Нужен и крайне полезен. Сволочь он редкостная, но он мой племянник.

Умён и практичен, как гусеница на дереве. Немногословный и кажущийся вечно чем-то недовольным. При этом до ужаса любит мои смертоносные «игрушки». Часами мог находиться в арсенале, перебирая, перетирая и бесконечно перекладывая боезапас.

После его рук фабричные изделия смерти супротив моей явной кустарщины выглядели бледно и не опасней мухобойки. Патроны — хоть на ёлку вешай. Так блестят. А уж гранаты и самодельные мои мортиры — просто яйца Фаберже…

Вот и сейчас, — у него ну просто чесались руки применить оружие. Причём этак аккуратненько, с садистским вкусом и расстановкой. Не завидую я тем, у кого хватит ума поднять на него сейчас ствол или визгливый голос…

Шур не спеша и тихо, словно хомячок среди обрывков прошлогодних газет, зарылся в остатки пожухлой листвы, что ещё робко дрожали на ветках высоких кустов. За трапезничающих в лесу собак я пока не беспокоился, — те вряд ли они оторвутся от обильной жратвы при виде наведённого на них ствола, уже учёные. Просто не хотелось, чтобы своим гавканьем эти твари вынудили выдать сейчас себя. Или выстрелами, если дурные уже совсем и броситься всё-таки надумают.