Сергей Демченко - Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя

А полковник кричит: «Вставай!»

Но давит нас ураган огня,

И я встаю, жизнь свою кляня,

И дальше иду…в рай…

…Через ворота молчаливо вливались измотанные дорогой и внезапно навалившимися на них тревогами люди. Испуганные и растерянные. Женщины. Нахмуренные и озабоченные. Мужчины. Почти все — с оружием, и все — и узлами. С аляповатыми тележками и волокушами, нагруженными всяческим нехитрым скарбом. С клетями, полными шевелящейся животной массой, почувствовавшей жильё и ознаменовавшей это событие единодушным хором в виде рвущей уши торжественной оратории по случаю прибытия. Гружёные сумками и мешками. На плечах или волоком. Гонящие впереди себя массами, вперемежку, грязный скот и чумазых, до смерти уставших, детей. Не до порядка им сейчас было. Не до того, чтобы разбирать и сортировать эту смесь по «отрядам». На месте и распределим. На месте и распутаем.

Однако здесь не все. Далеко не все из тех, кого я знаю и помню…

— Они остались там, Шатун, — в горах. Прикрывать, если смогут задержать опасность хоть на несколько часов. Не знаю, — увидим ли мы их ещё. Вы сказали тогда — я слушал. Вы велели мне — я сделал. Всё, как должен был. И вот мы все, до одного, — здесь. Перед Вами. Чужие и безродные. Без дома и без надежды. — Мурат стоит рядом, почерневший и угрюмый. Ружьё в его руках кажется чуждым, нелепым материалом, словно как если б к изящному роботу-садовнику, на котором растут благоухающие розы, прицепили сзади уродливую толстопузую пушку.

Он из тех великанов, чьи добрые, большие руки легче представляешь держащими мастерок, собирающими снопы или гладящими по голове внуков под сенью благоухающей плодами яблони. Но уж так распоряжается сегодня проклятая «ситуация». И может быть, этим рукам придётся скоро душить и давить…

Не нам это выбирать.

— Там остались Эльдар и Мухтар. Всего шестнадцать человек с лучшим оружием из того, что у нас нашлось. Всё, как Вы велели. — Слышно, как в голосе старосты поселилась затаённая, но тщательно скрываемая боль и тревога.

— Лишь людей я выбирал для этого сам. — Мурат смотрит мне прямо в глаза.

В них нет осуждения. Лишь бездонная, горестная чернота и усталость. И постепенно затухающая пульсирующая боль однажды состоявшегося выбора. Это был выбор человека, который никого потом за него винить не будет. Это огромная редкость, подобное качество. Как правило, большинство потом воет, стонет и обвиняет, перекладывая ответственность за свои мысли, желания и поступки на другого. И уж если, храни Господи, что-то при этом идёт ещё и не так, вам попросту выпивают кровь, высасывая её через глаза!

Я не могу не проникнуться уважением к этому мужчине. Он сделал именно то, что должен был сделать как человек, за которым идут его люди. Которому они верили долгие годы и верят теперь. Несмотря на трудности и непопулярность некоторых принимаемых им решений.

Он мог бы, что и говорить, выставить там, на пути, заслон из тех, кто не приходится ему роднёй. Мог бы увести своих в безопасную пока долину. К нам. Но он знает, что не вправе сделать так. Что тот, кто держит штурвал, не просто руководящая эгоистичная плесень.

А тот, чьи поступки, слова и жертвы в подобные моменты должны быть самыми значительными. Самыми откровенными. Только тогда лидер останется лидером. Вождём. Почти богом. Вождь имеет некоторое право оставить в стане последнего, младшего, сына. Но не имеет права прятать всю родню и себя дома под кроватью в то время, когда его род истекает на улице кровью. Мурат понимал это. И поэтому сделал именно то, что должен был сделать.

Зная Эльдара, я был уверен, что и он остался на тропе именно по этой причине. Самой главной и единственной. И без каких-либо вопросов и обсуждений. Просто молча взял оружие и вышел из колонны. Как и его двоюродный брат. Уверен, что и попрощался с ними Мурат лишь тем, что ненадолго обернулся вслед. Не взмахивая рукой и не кидаясь на грудь.

Лишь немые голоса сдержанных глаз и внутреннее зрение. Читающее на заснеженном поле оторванной с корнем души горящие кровью буквы не высказанных последних важных слов…

Так уж принято у них, у этих народов. Авторитет старшего значит куда больше, чем собственные размышления и желания. Именно эта черта всегда вызывала во мне искреннее уважение. Хотя, с другой стороны, нужно признать, что и дураков среди их старейшин и уважаемых людей у них не наблюдалось. Потому и исполнялись их указания без споров. Как не вызывающие сомнений в правильности, взвешенности и обдуманности принятых ими решений.

Сегодня Мурат оставил в горах тех, кем счёл возможным и нужным пожертвовать. И навеки оставил там своё сердце. Если ребята не вернутся, он никогда уже не будет прежним Муратом, — задорным, веселым, уверенным и спокойным. Но он верит мне. Верит безоговорочно. Ибо дал мне тогда слово. Дал — и привёл всех, как и обещал. Веря мне. И он ТОЧНО видит, что я разделяю его боль. Разделяю искренне, всем своим сердцем и без глупых лишних слов. И лишь сила и доверительность нашего рукопожатия говорит нам всё за нас. Этого так мало и так достаточно для понимающих друг друга мужчин…

— Всё, что не смогли унести, припрятали по возможности. Может, и не найдут. — Фархад задвигал желваками. — Недолго ж мы в покое прожили…

Тот турок, который шутил тогда со мною на печальной выборке «спецовок подводников», после которых лично я лежал в жаре почти неделю, сегодня не дрожал, не улыбался и не шутил. Сегодня он зло и с угрозой горизонту хмурился.

— Бузина, собери мне шесть человек. Из арсенала у Шура возьмёте вот это, — я протянул ему клочок бумаги, на котором нацарапал свои «размышления». — И поставьте людей делать то, что нарисовано ниже, под этой чертой. С соблюдением всех размеров. Приведи сюда человека четыре баб. Ваш сбор через час.

Царящая во дворе первоначальная давка была быстро «распределена» по-деловому на потоки, а затем и на секторы. Началось нечто похожее на упорядочение людского материала. Детей младше четырнадцати под пригляд нескольких женщин увели в Границу, чтобы не толкались под ногами. Часть делаемых работ перенесли за ворота, где был простор для «творчества».

Глядя на всё это сверху, я только теперь понимал, что двадцать моих диких соток реально уже тесноваты. И что практически половине прибывших пока придётся жить на улице. Под навесом, или просто, — где придётся. То бишь мужчинам и подросткам. Погибать или побеждать которым сподручнее на открытом воздухе. В то время как женщинам и детям помладше повезло укрыться под кровлей, но которым придётся помогать нам в полную меру своих сил.

По мере того, как мы ввяжемся в драку, места с каждым днём заочно, возможно, будет всё больше. И те немногие вернувшиеся вполне могут разместиться с «шиком и комфортом»…