Джеймс Баллард - Фабрика грез Unlimited

Оглядевшись вокруг, я неожиданно осознал, что видел прежде и все остальные дома. Их нижние части были совершенно мне незнакомы, зато я прекрасно помнил все эти крыши, дымовые трубы и телевизионные антенны. Из дома вышел мужчина лет пятидесяти с дочкой-старшеклассницей. Он смотрел на меня хмуро и настороженно, как на возможного попрошайку. А я помнил полосатый навес верхнего балкона, двух спаривавшихся ястребов, которых я позвал за собой, в ночное небо.

Я был уверен, что дочка меня узнала. Когда я махнул ей рукой, она уставилась на меня почти зачарованным взглядом. Отец бдительно заступил между нами.

Стараясь их успокоить, я поднял свои перебинтованные, с ободранными пальцами руки.

– Скажите, вы видели ночью сон? Вам снилось, что вы летаете?

Отец отодвинул меня плечом и схватил дочь за руку. Они шли в церковь и совсем не ожидали встретить на улице, прямо перед своим домом, новоявленного мессию.

Мимо прошли две пожилые пары со взрослыми детьми. Не обращая внимания на явное неудовольствие этих людей, я зашагал с ними рядом, прямо по сточной канаве, старательно к ним принюхиваясь.

– А как насчет вас – вы летали сегодня во сне?

Я улыбался им, извиняясь за свой жалкий костюм, – и отчетливо ощущал все тот же острый запах, запах птичника.

Я последовал за ними в центр городка, по их невидимому летучему следу. Над моллом кружили большие птицы. Морские чайки – их было не меньше дюжины, – занесенные, надо думать, ночной бурей. На крыше супермаркета мрачно восседал ворон, перед почтой над декоративным фонтаном порхали две золотистые иволги. Этим тихим воскресным утром на головы степенно шествовавших в церковь людей со всех сторон обрушилась суетливая крылатая жизнь. Обманутые знакомым едким запахом, птицы видели в прохожих своих сородичей, а потому безбоязненно залетали в молл. Тяжелые чайки неуклюже ковыляли по скользкому кафельному полу, били крыльями по начищенной до блеска обуви. Смущенная женщина с нервным смехом отогнала чайку, пытавшуюся усесться ей на шляпку, чопорный старик в коричневом твидовом костюме отмахивался тростью-сидением от ворона, слетевшего из-под крыши ему на плечо.

Хохочущие дети бегали за иволгами, те выворачивались из их рук, золотыми комками огня мелькали среди телевизоров и стиральных машин.

Осаждаемые птицами, мы прошли через центр города, мимо сверкавшего неестественно яркой листвой парка к расположенной рядом с открытым плавательным бассейном церкви. Здесь, к всеобщему облегчению, птицы от нас отстали, испуганные неимоверным количеством перьев, лежавших на земле и на крышах припаркованных у кладбища машин, перьев, словно вырванных во время некоего головокружительного воздушного турнира.

Как ни странно, церковь оказалась закрытой, на дверях висела цепь с висячим замком. Недоумевающие прихожане стояли среди надгробий, жестикулируя руками с зажатыми в них молитвенниками. Старик в твиде указал тростью на колокольню с часами. Циферблат лишился части римских цифр, стрелки остановились на без скольки-то два. Мощенная булыжником площадка перед церковью была сплошь завалена перьями, словно кто-то распорол о шпиль огромную подушку.

– Вы викарий? – Молодую женщину, за которой я следовал от самого центра города, ввел в заблуждение мой костюм, хотя, и это было заметно, она никак не могла согласовать его с грязными кроссовками и пропитанными кровью бинтами. – Служба начинается в одиннадцать. Что вы сделали с отцом Уингейтом?

Как только муж отвел ее в сторону, твидовый старик тронул мое плечо ручкой трости. Он уставился на меня взглядом отставного военного, все еще не доверяющего этим гражданским.

– Ведь вы же летчик, да? Вы сели вчера на реку. Что вы здесь делаете?

Вокруг меня собирались люди, обескураженная паства. Мое присутствие добавляло им растерянности. Они бы предпочли, чтобы я куда-нибудь улетел. Может быть, они чувствуют в моем мозгу вывернутые перспективы, заточившие меня в этом городишке?

Подняв забинтованные кулаки, я прошел сквозь толпу к дверям церкви, взял тяжелый дверной молоток и трижды им ударил. Меня раздражали эти робкие люди в безукоризненно отглаженных костюмах и платьицах с цветочками, бесила их вежливая религия. Меня подмывало сорвать двери с петель, загнать эту публику в церковь, рассадить их по скамейкам и не выпускать, чтобы смотрели как я святотатствую и похабничаю – мараю кровью со своих ладоней их кровоточивого Христа, заголяюсь, мочусь в купель, да что угодно, лишь бы стряхнуть с них эту робость, научить их яростному, безудержному ужасу.

Мне хотелось крикнуть им: «Здесь, в Шеппертоне, собираются птицы, сказочные химеры, с которыми не сравнится ничто, вымечтанное на ваших киностудиях!»

Я указал на глупышей, круживших вокруг шпиля:

– Птицы! Вы их видите?

Пока они пятились от меня, протискиваясь среди могил, я увидел, что около паперти между булыжников появилась совершенно необычная растительность, словно вызванная к жизни моими следами. Меня плотно обступали агрессивные, фута в два высотой растения с ланцетовидными листьями и крупными цветами в виде удлиненных, цвета спермы с кровью рожков.

Я махал руками прихожанам, стоявшим в нерешительности, с молитвенниками в руках и кислыми минами на физиономиях, я хотел послать их собирать эти цветы, но теперь они смотрели не на меня, а на распахнутую дверь священнического домика, на отца Уингейта, невозмутимо курившего сигарету. Вместо сутаны на нем были соломенная шляпа и легкая цветастая рубашка – наряд биржевого брокера, начинающего свой отпуск и не совсем еще сжившегося с мыслью, что перед ним целый месяц свободы. Не обращая внимания на сразу заулыбавшихся, замахавших молитвенниками прихожан, он шагнул через порог и запер за собою дверь.

А затем взглянул на меня. Сильный, высокий лоб отца Уингейта собрался в хмурые складки, словно некое чрезвычайное событие пошатнуло его веру в окружающий мир – неоперабельный рак у одного из ближайших друзей или смерть любимой племянницы. Я почти был готов поверить, что Уингейт в своей озабоченности начисто забыл, что он и есть священник этого прихода и ожидает, что службу проведу я.

В небе снова замелькали чайки. Предводительствуемые глупышами, они осадили церковь: тяжелые крылья били по колокольне, пытаясь сорвать с циферблата последние цифры, положить конец былому времени Шеппертона.

Полужидкий помет валился на надгробья, звонко шлепал по крышам машин; прихожане дрогнули и отступили к плавательному бассейну.

– Отец Уингейт! – крикнул отставной защитник родины. – Может, вам помочь?

Священник словно не слышал, его волевое лицо казалось усталым и осунувшимся. Чайки визжали и пикировали, стремясь закрепить свой успех; после недолгих колебаний прихожане бросились врассыпную.