Джеймс Баллард - Фабрика грез Unlimited

При легчайшем прикосновении семя излилось в мою горсть. Я дозволил жемчужной нити упасть в воду. На зеркальной поверхности засверкали драгоценные медальоны, электрическая химия взрябила недвижную воду, словно проскользнул в глубине невидимый глазу пловец. Секунда-другая – и из этого кипения сгустились большие зеленые блюдца, каждое с белым цветком посередине. Пока я спускался по лестнице, поверхность бассейна стала сплошным ковром огромных лилий, площадкой для игр озерных херувимов.

Оставив плавательный бассейн, я направил свои стопы к центру Шеппертона. Исполинские руки баньяна вцепились пальцами корней в мостовую перед почтой и автозаправкой, словно пытаясь вскинуть весь Шеппертон к небу. Я прошел по пустой улице и умастил случившийся по пути фонарный столб своим семенем. Огромная лиана оплела обшарпанный бетон, крутой спиралью взвилась к фонарю и свесила мне на голову буйную поросль цветов.

Восхищенный случившимся, я расставил по краям дороги подсолнухи и орхидеи. Перед супермаркетом я засадил череду мусорных урн деревьями манго, их счастливые фрукты взрастали из мусорной ерунды сигаретных пачек и фаст-фудовой фольги. У автозаправки я эякулировал на топливные насосы и на эмалью сверкающие крыши выставленных на продажу автомобилей. Стремительные плети бахромой завесили хром радиаторов, взлетели по витринным стеклам, тесно сплелись с неоновыми вывесками, окружили водосточный желоб. На насосах распустились лилии, змеи шлангов украсились к приходу клиентов порослью кактусов и молочаев.

Шеппертон обретал праздничный дух, предуготавливал путь для триумфальной процессии. Я работал споро, торопясь преобразить город прежде, чем его спящие обитатели пробудятся к свету нового дня. Я посадил олеандровые рощи перед банком и магазином бытовой техники, просновал подвесные телефонные провода цветущими лианами – прелестнейшая вышивка раннеутренних разговоров. Плотные миниатюрные цветы повисли гирляндами декоративных лампочек. Взойдя на крышу многоэтажного гаража, я позволил своему семени стекать вниз. Разноцветной волной пронеслись по бетонным уступам каллы и кустики земляники, обращая пыльный лабиринт в радостное сверкание висячего сада.

Куда бы ни направил я свой путь в этом рассветном обходе города, везде я сеял свое семя, везде за моей спиной рвалась к небу новая жизнь. Поспешаемый солнцем, которое хоть и не сразу, но все же меня нагнало, я проносился пустынными улицами, языческий садовник, понудивший свет и воздух украсить новорожденный сад воистину райским убором. Всюду, куда ни бросишь взор, над живыми изгородями и чопорными газонами, лишь часом прежде безупречными, буйствовала тропическая растительность – финиковые пальмы и тамаринды превращали Шеппертон в подобие радостных джунглей.

Внесенные мной изменения должны уже были быть заметны с окружающих город полей и для водителей на шоссе. Вернувшись в начале седьмого к гаражу, я удовлетворенно убедился, что раскрасил Шеппертон в безудержной амазонской палитре.

В скромных садиках возвысились сотни кокосовых пальм, клочкастые зонтики их крон победно развивались превыше дымовых труб. На каждом перекрестке взросли, ломая мостовую, бамбуковые рощи. Над всем Шеппертоном, с крыш киностудии, супермаркета и автозаправочной станции, струила ввысь свой свет тропическая листва. Над спящим городом поднялось во весь свой рост солнце, тяжеловесный исполин, мой медлительный, но надежный помощник. Трескучим разноголосым хором оглашали сверкающий воздух тысячи птиц – какаду и ара, ослепительные райские птицы и австралийские медоеды.

Я стоял у гаража, удовлетворенно внимая суетливому утреннему гаму и пытаясь представить себе, что шевельнется в сердце Мириам, когда она подойдет к своему окну и узрит, как убрал я для нее этот день. Уже появились первые восхищенные очевидцы моих достижений. Два разносчика газет оставили велосипеды под сенью баньянового дерева и удивленно таращились на сверкающую зелень, на аистов и алых ибисов, обсевших крышу супермаркета. Заметив меня, мальчики встали за своими велосипедами, слишком испуганные, чтобы двигаться. Я естественным образом предположил, что они ошеломлены моей наготой и эрегированным пенисом, спермой, обильно блестящей на моих бедрах, однако тут же понял, что они не замечают, что я наг, а просто с благоговейным ужасом взирают на ладоневидные кровоподтеки, испятнавшие мою грудь.

– Вы, двое, двигайте дальше, а то застрянете здесь – не выберетесь потом.

Я подошел к ним и продел велосипеды сквозь корни баньяна. Мальчишки со свистом и гиканьем умчались прочь. Их рули проросли цветками, спицы обвились орхидеями, они оставляли за собой метельную россыпь душистых лепестков.

Около банка почтальон разрезал искрящийся воздух нелепыми взмахами рук, отгоняя стайку иволг, привлеченных яркими марками на торчавших из его сумки конвертах. Пятясь от птиц, он наткнулся спиной на подошедшего меня.

– Рано поднялись – это что, цветы вас разбудили?

Слишком удивленный, чтобы заметить мою наготу, почтальон настороженно смотрел, как я трогаю пальцами пачки писем. Бормоча что-то себе под нос, он свернул в тихую боковую улочку. Прямо в его руке конверты прорастали розами. Не в силах что-то понять, он заталкивал в почтовые ящики открытки, обвитые лианами, и налоговые повестки, украшенные тигровыми лилиями, вручал сонным домохозяйкам роскошные букеты, бывшие прежде заурядными бандеролями.

Завершая свои труды по преобразованию этого пригородного поселка, я прошел главными улицами, ведущими к его рубежам. На юге я кинул свое семя к въезду на Уолтонский мост. Стоя посреди лондонского шоссе, я надменно игнорировал гудки проезжающих мимо машин. И снова я понимал, что ни один из водителей не осознает моей наготы, что все они видят во мне эксцентричного селянина, норовящего сунуться им под колеса. К тому времени, как я обратился к ним спиной, нежно-зеленые копья бамбука пронзили гудрон и бензиновый воздух, взметнулись на высоту пятнадцати футов. Толстые трубчатые стволы образовали надежный палисад, крепостную стену, сделавшую Шеппертон недосягаемым для автотранспорта.

Точно так же и у дороги в аэропорт, на северной окраине, где тремя днями раньше я запер себя, не дал себе выйти во внешний мир, я возвел в это утро барьер, не позволявший внешнему миру входить в Шеппертон. Мимо меня проехали на велосипедах две средних лет женщины, уборщицы какой-то из контор. Добродушно посмеиваясь, они смотрели, как я мастурбирую на проезжей части, с солнцем, терпеливо ждущим у меня за плечом. Секунды спустя, когда они оглянулись, у моих ног уже поднялась, ломая гудрон, купа высоких зубчатолистых пальм.