Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин

Электорат немедленно раскололся по числу кандидатов. Все остальные претенденты, несомненно, были ворами и преступниками, но его, единственный, справедливейший и честнейший, способный удовлетворить все чаяния народа, был вне сомнений и подозрений.

И тогда в ход пошли подметные письма, дубинки, оскорбительные листовки, неподкупные средства массовой информации, заказные убийства, жалобы и заявления в суды всех уровней, справедливое битье наиболее опасных конкурентов, поджоги и взрывы машин и коттеджей, ну а заодно и всего прочего, что попадалось под руку.

Электорат бессмысленно метался, кандидаты надрывались в криках и призывах, Коммунистический проспект превращался в улицу Коробовщиков. Кто-то начинал строить баррикады, кто-то уже поджигал их. Одни громили витрины, другие переворачивали автомобили, третьи интересовались только “мордами” своих противников.

Межеумович успевал делать все. Правда, и ему доставалось. Но за любую безумную идею он готов был отдать свою многострадальную жизнь без остатка. Но, к счастью, никто ее не брал.

Что же я наделал, проголосовав сразу за всех, казавшимися мне достойными, кандидатов?!

И тут на меня с небес снова снизошел критерий истины.

Ведь если я проголосовал за всех достойных кандидатов скопом, то мой бюллетень будет признан недействительным. И таким образом, я не поддержал ни одного из бессовестных претендентов.

Я уже начал хвалить себя за предусмотрительность, но потом вспомнил, что имени у меня нет, а поэтому я не зарегистрирован как избиратель ни в одном избирательном округе.

Ну и ладно, подумал я. Плевать мне на них! Этот критерий истины мне даже нравился больше, хотя он не упал на меня с неба, а всплыл из глубин души.

А ведь как прав был даймоний Сократа!

Электорат, да и сами кандидаты, уже полностью превратились в нас-всех. А тут уже и работники славного Агатия появились и давай вовсю предлагать нам-всем договора на вкладывание Времени в беспроигрышную пирамиду.

И точно, раздавленных оказалось много.

А оставшиеся в живых понемногу приходили в себя и начинали вопить:

— На Персию!

— В бордель!

Голоса, похоже, разделились поровну.

Тут я заметил самого важно шествующего славного Агатия. Похоже, что ходом предвыборной компании он был весьма доволен. В развитие сценария он не вмешивался, только раз пошевелил пальцем и к нему тотчас же подвели растерзанного, но радостного Межеумовича.

— А Сократ? — спросил славный Агатий.

— Пошел другим путем, — доложил диалектик.

— Вот и догоняй, — тяжело посоветовал славный Агатий.

— А выборы?

— А выборы проходят на мои деньги. И мне насрать, кто из них победит, потому что все они куплены именно мной. Пусть развлекутся немного.

— Ты идешь? — недовольно спросил меня Межеумович.

— Ну, — ответил я.

И мы пошли. Межеумович был несколько раздосадован, что ему не удалось до конца внедрить в электорат диалектический и исторический материализм, но ослушаться славного Агатия он принципиально не мог.

На перевернутом и обгоревшем автомобиле сидели Симмий и Кебет. Только теперь было уже не понять, кто из них истинно черный, а кто рыжий. Я остановил Межеумовича, похлопывая его по плечам и заднице, как бы сметая с него пыль и сажу, а сам прислушался.

— Воздух, оформленный в виде членораздельных звуков и превратившийся полностью в звучащие слова, — говорил Симмий, — доносит до души слушающего некую мысль.

— Что же удивительного, — подхватил Кебет, — если воздух при своей восприимчивости, изменяясь сообразно с мыслями богов, отпечатает эти мысли для выдающихся и божественных людей?

— Речи даймония, — продолжил Симмий, — разносясь повсюду, встречают отголосок только у людей со спокойным нравом и чистой душой.

— И таких мы называем святыми и праведниками.

— Это Сократ-то святой?! — возмутился Межеумович. — Нормальный он, нормальный, хотя и ненормальный! Пошли, а то выжрут всё.

— Ну, — согласился я.

Начинающие философы уже записывали свои, видать, мысли на вощеных табличках. И как они только у них не расплавились?!

К пункту назначения мы пришли почти одновременно с Сократом и Протагором.

Протагор с изумлением оглядывался, Межеумович же не придавал материальным проявлениям сократовского бытия особого значения, лишь принюхивался, словно надеялся учуять знакомый запах.

— Как видите, — продолжил Сократ, — принцип устройства дома у нас с Ксантиппой самый рациональный. В нем нет лепных украшений, но многочисленные комнаты выстроены как раз с таким расчетом, чтобы служить возможно более удобными вместилищами для многочисленных предметов, которые в них находятся, так что каждая комната как бы зовет к себе то, что к ней подходит. Спальни, расположенные в самых безопасных местах, приглашают самые дорогие покрывала, персидские ковры…

— На Персию! — вспомнил диалектик.

— … и прочие домашние вещи, сухие части здания — хлеб, прохладные — вино, светлые — работы и вещи, требующие света. Правда, рабочий кабинет и сортир — на улице. Зато убранство жилых комнат состоит в том, чтобы они летом были прохладны, а зимой теплы. Да и весь дом своим гнилым фасадом открыт на юг, так что совершенно ясно, что зимой он хорошо освещен и без электрических ламп, а летом — в тени Критонова коттеджа. Женская половина отделена от мужской крепкой дверью с засовом, чтобы нельзя было вынести из дома, что не следует, и чтобы слуги и служанки наши без нашего же ведома не производили в больших количествах детей. А вообще-то нет для меня ничего дороже, чем лицезреть Ксантиппу и слышать детский лепет своих сыновей.

У Ксантиппы тут же на глаза навернулись слезы умиления. Протагор все еще растерянно оглядывал комнату с единственной кроватью и двумя лавками. Межеумович все порывался заглянуть во вторую комнату, из которой раздавались какие-то скребущие звуки.

— Поистине, человек есть мера всех вещей, — наконец нашел что сказать Протагор.

И тут в соседней комнате что-то сначала звякнуло, затем загремело, а потом уж и оглушительно загрохотало, словно сам Зевс раздраженно рылся в своих доспехах. А когда грохот стал совсем уж невыносим, из комнаты выскочил младший сын Сократа, малолетка Менексен, волоча за собой лист кровельного железа. Причем, он не просто волок, а извлекал при этом из него ужасающие звуки, волнообразно поднимая и опуская гибкий лист

— Менексен, — не повышая голоса, сказал Сократ, — ты разве не видишь, что у нас гости?

Похоже, что младший сын расслышал голос отца, потому что начал приветствовать гостей еще громче. А потом бросился в дверь, чуть не скосив острым краем куска железа Протагора, а заодно уж и Межеумовича. Сам-то Сократ предусмотрительно стоял в безопасной позиции.